нее руку, и мы продолжали наш разговор о путешествии, как будто ничего не произошло между нами. Только поздно вечером за столом она вернулась к теме о нашем браке.

— Полковник не будет против, — сказала она. — Он обещал мне не мешать жить. Кроме того, вы ему нравитесь. Я поговорю с ним об этом завтра после обеда. По-моему, он даже обрадуется. Если я пообещаю ему бросить курение, для него будет настоящий праздник, и он подарит нам дом.

Потом она показывала мне вещи, купленные во время путешествия.

Это были главным образом куски ярких шелковых тканей, ковры, шарфы, легкие и прозрачные, как привидения. К концу демонстрации вокруг нас были целые горы материй — красные и белые, с зелеными и голубыми бордюрами. От гор этих пахло восточными духами, или, как находила Мабель, песком пустыни. Из Египта Мабель привезла несколько маленьких статуэток и скарабея, которые не представляли особого интереса. Мне Мабель подарила прекрасный кинжал в ножнах, оправленных в тонкое серебро и бирюзу.

— Им можно разрезать бумагу, — сказала она. — Для войны вряд ли он годится. Но ведь вы воюете в канцелярии…

Мы так и не дождались полковника в этот вечер. На прощанье я поцеловал Мабель в глаза, а она провела рукой по моему лицу. Она просила зайти через день, пообещав, что сама переговорит с полковником и условится с ним относительно процедуры брака.

17 декабря. Утром добрый Гроп подал мне тот документ, который мы так хотели вернуть в лоно нашей комиссии. Документ был сложен много раз и от него пахло каблуком, вернее — кожей. Не могло быть никаких сомнений в том, что он подлинный.

— Как вы сняли башмак с ноги Стаута? — спросил я.

— С большим трудом. Нам пришлось снять его вместе с ногой.

И показал мне утреннюю газету, в которой было написано:

"Вчера, при посадке в вагон трамвая на Олд-стрит, мистер Стаут, слесарь, по своей оплошности попал ногой под колесо трамвая. Трамвай был остановлен, но ступня левой ноги мистера Стаута осталась на рельсах. Мистер Стаут в бессознательном состоянии и т. д.".

— Подробности! — закричал я, пораженный мастерством Гропа.

Он потупил глаза, как невинная девушка, и сказал скромно:

— О них не стоит распространяться. Со мной были два молодца из Скотленд-Ярда. Мы проследили Стаута и решили, что иначе с ним ничего не сделаешь. Да и Келли не будет к вам придираться. Один из моих парней заговорил со Стаутом перед посадкой на трам, другой толкнул его слегка под колеса. Ногу поднимал я…

— Но ведь это черт знает что…

— Пустяки. В Лондоне в кругах Скотленд-Ярда это обычный способ разделываться с людьми. Так называемые жертвы уличного движения на десять процентов получаются искусственным путем…

Через несколько минут я положил бумагу перед майором Варбуртоном. Он посмотрел на нее и усмехнулся.

— Не хотите ли вы, лейтенант, убедить меня, что это и есть бумажонка, из-за которой было столько шума?

— Да, это она и есть. Можете справиться у министра.

— Очень хорошо. Я вам доставлю случай сегодня же переговорить с мистером Черчиллем. Что вы хотите получить за это дело?

Я ответил чистосердечно:

— Я собираюсь жениться, майор. Лучшей наградой для меня был бы чин капитана.

— Вы его получите.

В два часа дня меня вызвали в кабинет Черчилля.

На этот раз мужественное и серьезное лицо министра сделало мне навстречу что-то вроде улыбки. Он тряхнул мне руку и сказал добродушно:

— Благодарю вас, Кент. Во всем этом деле мне нравится то, что вы справились с ним быстро. Я не буду вас расспрашивать, как вам это удалось. Я понимаю, что в военное время не приходится быть особенно щепетильным. Борьба — так борьба. Будущее нас оправдает. Ведь если мы не заткнем глотку большевикам теперь, нам придется возиться с ними лет двадцать, и это съест миллионы фунтов. Да, да, не шутите, ведь мы, англичане, ликвидировали последствия французской революции в течение тридцати лет. Только загнав Наполеона на остров Елены, наши министры вздохнули свободно. На Англию всегда выпадает жребий заканчивать все неприятные дела…

Министр глубоко вздохнул и замолчал. Я понял, что мне надо сказать что-нибудь. Отрывисто, по-военному я произнес несколько фраз, из которых можно было понять, что я готов быть всегда в первых рядах, когда дело идет о пользе Англии.

— Не говорите этого, — ответил Черчилль живо. — Большевики тоже хотят пользы Англии. Но они стоят за новые методы хозяйства, а мы довольны и старыми. В этом вся разница.

Тут он выпрямился и сказал весело:

— Еще раз благодарю вас. Сегодня же я распоряжусь, чтобы дали приказ о вашем производстве. Надеюсь, что мы с вами еще много поработаем. Такие люди мне нравятся.

Прежде чем уходить из кабинета министра, я сказал:

— Может быть, можно было бы назначить небольшую награду Гропу, агенту для поручений? Он оказал существенную помощь в этом деле.

— Об этом поговорите с майором Варбуртоном, — буркнул министр и запел старую трансваальскую песенку.

Я вышел из кабинета.

Дома, после занятий, я сообщил деду о моем намерении жениться на мисс Мальмер и о производстве в чин капитана. Старик положительно расцвел:

— Ты способный человек, Эдди, но такой прыти я от тебя не ожидал. Трудно получить в канцелярии чин. Но еще труднее подцепить такую невесту. Если она пройдет в палату, карьера тебе обеспечена. Если не пройдет, при ней останутся ее деньги. Ведь у этой старой обезьяны — ее батюшки — сотни тысяч. Он поживился на Ютландском сражении. Во время боя секретная служба дала радио в Нью-Йорк, что англичане разбиты. Наши бумаги упали на сорок процентов. Они скупили их через агентов, а когда немцы отступили, снова их выпустили. Нью-Йорк заплатил за неверие в наше морское могущество несколько миллионов. И старику перепало из этих миллионов изрядно… Да здравствует здравый смысл!

Дед прошелся по комнате и заказал китайцу обед с шампанским. Мы пообедали очень весело.

18 декабря. Нельзя сказать, чтобы полковник Мальмер принял с особым энтузиазмом весть о намечаемой свадьбе. Очевидно, он в глубине души находит мою профессию слишком опасной для того, чтобы я мог составить хорошую партию его дочери. Но в общем он держит себя корректно и не отказывается строить планы на будущее. Наша помолвка будет объявлена после Нового года.

ПРОВАЛ

22 декабря. Дело плохо. Сегодня Келли вызвал меня из читальни клуба в вестибюль и сказал сурово:

— Ваше появление, Кент, неизбежно связано с каким-нибудь уголовным происшествием.

— У вас опять были воры?

— Хуже. Стаут попал под трамвай и оставил на рельсах