До начала занятий оставалось больше получаса, и студентов в коридорах встречалось мало. Она направилась в деканат, чтобы утрясти вопрос с больничным. Она намеревалась серьезно поговорить с секретаршей декана Ниной Петровной, известной и в студенческих, и в преподавательских кругах как «Нина Петровка, 38». Было ей хорошо за пятьдесят, замужем она, по ее же собственному выражению, была исключительно «за родным факультетом», выглядела типичной сухонькой и невзрачной старой девой. Но знала Нина Петровна обо всех не просто существующий компромат, но и даже будущий: многих поражало ее умение предвидеть радужные, либо, напротив, печальные перспективы каждого конкретного студента.

Причем сообщала о них как бы между прочим. К примеру, явится некто третьекурсник Сидоров подписывать бегунок на пересдачу, а Нина Петровна ему: «Вы, господин Сидоров, лучше бы уж сдавали экзамены с первого раза, а то не останется времени на личную жизнь». И как в воду глядит: через неделю сердечная подруга Сидорова уже крутит любовь с другим, а бедному двоечнику только и остается, что грызть гранит науки.

Или вот еле-еле поступившей в вуз пугливой первокурснице шепнет: «Ничего не бойся, ты уже через полгода первой студенткой будешь!» Точно, фамилия несмелой дебютантки уже во втором семестре гордо красуется в списке победителей студенческих олимпиад.

Нину Петровну побаивались из-за таких провидческих свойств, но сплетницей она не была, а, значит, можно ей довериться.

Аня толкнула дверь в приемную. Нина Петровна, как всегда, восседала на своем секретарском троне – крутящемся стуле возле массивного офисного стола.

– Как дела, Ольховская? Решили ходить на занятия? Правильно, нечего дома сидеть. Вы еще и диплом получите – известно, что силы воли у вас не занимать! – все это Нина Петровна сообщила вместо приветствия, причем таким тоном, словно диктовала соседке рецепт картофельного салата. Озвучив «рецепт», выжидательно уставилась на Аню поверх очков, ожидая ответной реплики.

– Здравствуйте, Нина Петровна. Я по поводу больничного.

– Хорошо. Что там у нас записано? Ага, «острый менингит». Сойдет.

«Острый менингит» ей Максим Леонидович написал вместо настоящего диагноза, поддавшись Аниным слезным уговорам, хоть и ворчал при этом, что под суд пойдет за подделку документов.

– Я хочу вас попросить… Ну, чтобы разговоров не было… – Аня покраснела, и все никак не могла вспомнить умную фразу, предназначавшуюся специально для Нины Петровны – ведь заготовила же по дороге!

– Не хочется, чтобы жалели? И при этом злорадствовали… – Нина Петровна, умница, сама догадалась. – Давайте, Ольховская, учитесь, знание – сила.

Потом встала из-за своего монументального стола, подошла к Ане, сняла очки и посмотрела прямо в глаза:

– Ты – сильная девочка. Старайся. Просто не думай о плохом. Иди, – и легонько толкнула ее в спину.

Аня вышла из приемной и медленно пошла вдоль стен. Останавливалась возле новых стендов, читала сообщения, отметила изменения в расписании лекций. И внезапно поняла, что она, оказывается, может просто не думать о болезни!

Мрачные мысли об обреченности уже больше месяца были при ней неотлучно, словно какая-то зловещая тень. И лишь сегодня они исчезли. Нет, не так: они остались, но перестали быть пугающими. Страх рассеялся, как рассеивается утром ощущение смутного ужаса после кошмарного сновидения.

Она по-прежнему знала, что неизлечимо больна. И знала, что жить осталось мало – совсем ничего! Но Аня начала воспринимать это знание просто как факт, вытеснив его на задворки сознания. Она только что вернулась в свою жизнь, в которой появилась новая, пока еще тихая, но такая прекрасная музыка. Может, сегодня она зазвучит громче?…

Аня появилась в аудитории первой. Села на свое любимое место, погладила парту. И чуть слышно произнесла: «Привет, я вернулась!» Хорошо, что этого не слышал Димка Кириевский, Анин одногруппник. Он стремительно вошел в аудиторию и вдруг остановился:

– О, Анька! Привет! Ты где была так долго? – Дима плюхнулся рядом с ней на скамью, бросил на пол рюкзак и деликатно замолчал. Ходили слухи, что Ольховская тяжело болела, но никто ничего толком не знал.

– Да так, ерунда… – отмахнулась Аня. – А как у вас тут? Какие новости?

– Да ничего особенного, – сообщил Дима. – разве что Маевский женился.

– Надеюсь, на Маше?

У Толика Маевского неожиданно в конце четвертого курса возник роман с «серой мышкой» Маней Елгановой, все вокруг только диву давались: уж этих двоих никак нельзя было назвать парой! Он – из обеспеченной семьи, спортсмен, отличник, тусовщик и просто красавец. Маня же – бедная, хоть и умная провинциалка, которая за годы учебы в большом городе не посетила ни одного ночного клуба – все по музеям да по выставкам.

– Да, представляешь? Явный мезальянс!

– А ты, Дима, против мезальянсов? – рассеянно проговорила Аня. Аудитория начала заполняться студентами, и Аня то и дело отвлекалась темы, здороваясь с однокурсниками – «Привет! Все нормально! Спасибо, а как у тебя?»…

– Не то чтобы я лично имел что-то против Маши… – Похоже, вопрос мезальянсов терзал Диму не на шутку. – Но они ведь совершенно разные! Вот ты, дочь миллионера, могла бы выйти замуж за простого парня? Например, за слесаря?

– За слесаря? – округлила глаза Аня. – Нет, за слесаря, пожалуй, не смогла бы… О чем нам с ним говорить? О втулках и резьбе?

– А вдруг бы он был какой-то интеллектуал-самородок! – начал развивать линию беседы Дима, всегда стремившийся представить ситуацию в лучшем свете.

– Ты, Кириевский, известный демагог! Хватит уже, профессор идет! – шикнула Аня.

Профессор Боровичев, завкафедрой биоинженерии, по привычке поглаживая подбородок, с ходу оседлал любимого конька – будущее биотехнологий. Аня слушала его, не отрываясь: биотехнологии должны были стать и ее будущим, она выбрала эту специализацию еще на третьем курсе.

Запищал телефон – пришла смс-ка. «От Сергея», с надеждой схватила Аня трубку и украдкой открыла сообщение. Да, это было письмо от него, любителя классики и прогулок по городу.

* * *

«Небо – как опрокинутая стеклянная ваза». Он подумал немного и дописал: «Для фруктов».

Отправил смс-ку и замер в ожидании: поймет или не поймет она эту игру, в которую тоже играли двое – кажется, у Макса Фриша? Загадал: если поймет, то все будет хорошо. И никто не умрет.

То есть, конечно, умрет, все умрут – но только тогда, когда придет время. Лет в девяносто или даже в сто. Но не сейчас. Только не через три месяца!..

Сергей отошел к стене и закурил. Запищал телефон, и Сергей больно обжег руку окурком, пытаясь быстро прочитать сообщение. С досадой бросил бычок в урну, открыл смс: «Ветер – как прикосновение шелка. Листья – как золотая парча. Деревья – как восточные стражи».

Она поняла!!! Сергей поднял вверх лицо, которое сохраняло совершенно ошалевшее выражение. И воздух вокруг был уже не просто осенний воздух, а был ветер – как прикосновение шелка. Сергей засмеялся. Проходящие мимо две девушки переглянулись и тоже засмеялись, а хмурая тетка, которая двигалась за ними, неодобрительно пялясь на обтянутые джинсиками и тонкими свитерками упругие тела прелестниц, посмотрела на Сергея подозрительно: над кем смеется?