Костя шёл и считал дни, оставшиеся до так называемого последнего звонка, когда десятиклассники проходят гуськом по всем школьным коридорам, остальные ученики стоят около окон и прощально машут им руками, иногда даже дарят цветы. Потом все идут в актовый зал, где директор произносит речь, после чего все радостно разбегаются.

Дней оставалось порядочно…

— Инна… — повторила Сусанна Андреевна. — Что же ты наделала?

— Что я наделала? — Инна смотрела на классную руководительницу чистыми глазами, и на щеках её не появлялся позорный румянец, бледными были щёки Инны.

— Где ты гуляла эти три дня? — спросила Сусанна Андреевна.

— Гуляла, — повторила Инна. — Эти три дня я болела… О чём завтра же представлю справку… Возвращаясь из поликлиники, я встретила Костю Благовещенского и остановилась с ним поговорить. Только я хотела спросить у него, почему он не в школе, появилась химичка. Не знаю почему, но она предположила самое нелепое будто я и Благовещенский прогуливаем вместе уроки, а её долг немедленно вернуть нас на путь истинный… Согласитесь, как-то не очень хочется объяснять такому человеку, что он ошибается, что он не прав, и так далее… Вот я и подумала, что справка с печатями объяснит всё гораздо лучше…

— Ты её принесла?

— Справка будет завтра, — спокойно ответила Инна. — Потому что сегодня я ещё считаюсь больной…

— В таком случае ты можешь идти домой. — Сусанна Андреевна смотрела в окно. Казалось, Инна её мало занимает. По стеклу ползли капли. Класс молчал, как на похоронах.

— Дождь, — сказала Инна, — такой сильный дождь. Мне не хочется выходить под дождь…

— Дождь, — повторила Сусанна Андреевна.

Казалось, окон нет, и капли летят в класс.

— Садись, Инна, — сказала устало Сусанна Андреевна. Открыла журнал. — Что у нас на сегодня? На чём мы в прошлый раз остановились?

— На Маяковском, — сказал Женя Константинов.

— Прекрасно, — обрадовалась Сусанна Андреевна Что ты, Женя, знаешь из Маяковского?

— Всё! — нагло ответил Женя.

— Всё? — удивилась Сусанна Андреевна.

— Хотите о дожде? — спросил Женя и, не дожидаясь согласия, продекламировал:

В стёклах дождинки серые

свылись,

гримасу громадили,

как будто воют химеры

собора Парижской богоматери.

Некоторое время все сидели молча, потрясённые константиновскими познаниями. Сусанна Андреевна медленно подошла к столу, за которым стоял Женя, и вытащила из-под тетрадей том Маяковского.

— Женя сейчас как раз читал «Облако в штанах», — сказала Сусанна Андреевна. — Как раз на этой странице…

— Я пошутил, — ответил Женя. — Мы остановились Блоке… А Маяковский так… Любимый поэт…

— Блока ты так же хорошо знаешь?

— Я уже ответил Маяковского, — сказал Женя. — Два великих поэта за один урок, за какие-то жалкие сорок пять минут, это слишком много…

— Тогда будем повторять билеты, — сказала учительница.

— Странный человек наша Сусанна Андреевна, — шепнул Гектор Инне.

— Где я возьму эту проклятую справку? — испуганно спросила Инна.

Зазвенел звонок.

…Косте надоело идти по направлению к недостижимым трубам на горизонте, тем более что дома кончились, трамвайная линия змеилась вдоль полей, над которыми кружились белоносые грачи. Костя подождал трамвая и поехал в обратную сторону. Об Инне Костя больше не думал. Трамвай прозвенел мимо Костиного дома, мимо Костиной школы и через полчаса подобрался к зоопарку — утреннему, холодному и безлюдному. Костя побродил немного вдоль грязных и вонючих клеток, а потом отправился в тёплый лекторий смотреть фильм и слушать лекцию про парнокопытных.

В лектории заседали очкастые юные натуралисты, члены клуба любителей животных.

— Дело в том, что к парнокопытным относятся ещё и ослики, — говорил один из членов клуба. — В нашем зоопарке тоже есть ослик, но он получает самую плохую пищу, живёт в самой тесной клетке, а летом его даже не пускают на траву… Я предлагаю учредить для ослика ежемесячную стипендию. Пусть каждый член клуба сдаёт каждый месяц по пятьдесят копеек для помощи ослику…

Костя сдал рубль.

— Вы сразу за два месяца? — спросил юный натуралист.

— Нет, просто я очень люблю ослика, — ответил Костя и вышел под дождь.

Сусанна Андреевна, подхватив под руку Аллу Степановну, спустилась с ней на первый этаж и остановилась около кабинета директора. За дверью было тихо. По телефону никто не говорил. На машинке никто не печатал.

— Я ничего говорить не буду! — предупредила Алла Степановна.

— Не надо. Ты всё равно не умеешь с ним разговаривать… — Сусанна Андреевна решительно постучалась в дверь.

Тимофей Тимофеевич Егоров — директор средней школы с преподаванием ряда предметов на английском языке, английского языка не знал и отчаянно скучал, когда ему вместе с иностранными гостями приходилось присутствовать на уроках. Видя, что гости что-то бешенно строчат в свои блокноты, Тимофей Тимофеевич тоже с важным видом извлекал из внутреннего кармана красивую записную книжку и начинал выводить в ней столбики цифр — подсчитывать, хватит ли отпущенных школе средств на строительство нового спортивного зала. Строительство должно было начаться летом, и Тимофей Тимофеевич мечтал заодно побелить стрельчатые своды потолков и покрасить стены на всех четырёх этажах. Иностранные гости, как правило, являлись в школу без переводчиков, и всё переводили Тимофею Тимофеевичу учителя английского — самая неудобная для него часть преподавательского состава. Какими-то хитрецами были эти преподаватели английского. И главное, не ощущал Тимофей Тимофеевич над ними своей власти. Словно за крепостную стену, прятались они за проклятый английский язык, утверждали, что новые методы преподавания базируются на полной свободе поведения школьников в процессе усвоения материала, а плохая дисциплина и шум на уроках — это, дескать, разрядка, которая просто необходима для учеников. Разрядка якобы высвобождает скрытые ресурсы памяти. Не нравились Тимофею Тимофеевичу и иноязычные таблички на дверях классов, и стенды, на которых красовались чужие города и надменные испитые физиономии неизвестных Тимофею Тимофеевичу английских гениев. Или, допустим, начинал он кампанию против мини-юбок, вызывал к себе в кабинет самых заядлых нарушительниц, а на следующий день Инга Павловна — молодая учительница, преподающая физику на английском языке (Тимофей Тимофеевич активно протестовал против введения этого предмета), являлась в школу в такой короткой юбке, что прежние нарушительницы начинали считать себя невинными жертвами, и кампанию приходилось прекращать. А эти длинные волосы! Юрий Сергеевич — завуч по английскому — сам ходил патлатый, и Тимофей Тимофеевич подозревал, что старшеклассники, не желающие стричься, находят в нём тайного сторонника, который курит с ними в туалете и поругивает директора. Недавно Тимофей Тимофеевич узнал, что кто-то из десятого «Б» приволок на урок английского пластинку «Битлсов», а Валентина Дмитриевна Ильюшина, вместо того чтобы отругать нахала, поставила пластинку на проигрыватель, вся группа слушала, а потом переводили слова. В журнале же Ильюшина бессовестно записала: «Освоение разговорной речи». Не радовала Тимофея Тимофеевича и преподавательница литературы Сусанна Андреевна, жена большого начальника, готовая до слёз защищать самого последнего хулигана из своего класса. Не нравился Тимофею Тимофеевичу и сам десятый «Б» — класс нагловатый, дерзкий, хитренький.