вышел на дорогу. Но никто не обратил внимания не только на услужливый вид пса, но и на то, что он бежит следом.

На заре Шакир и Масим-ака добрались до кладбища возле Турфанского минарета. Навстречу им вышел дряхлый шейх, казавшийся составной частью древнего кладбища, поэтому Шакир, даже не взглянув на него, ткнул коня в бок и проехал мимо. Но Масим-ака поздоровался с шейхом и спросил:

— Отец, не приходила ли сюда вечером или ночью какая-нибудь женщина?

— Женщина, сынок? — голос у старого шейха звучал глухо, как будто из могилы.

— Да, да. Не видели ли вы здесь женщину?

— Глаза у меня слабые, сынок, не вижу я. Хотя ночью слышал будто что-то похожее на плач. Я решил, что тревожится кто-нибудь из духов, и для успокоения прочитал аят. Здесь часто бывают всякие чудеса, сынок. Кладбище ведь тоже целый мир. Аминь-аллаху-акбар!

Масим-ака вложил в руку старого шейха один юань и попросил его следовать за ними на кладбище. Возле глинобитного маленького склепа Масим-ака остановился и спросил:

— Отец, не эта ли могила жены торговца Сопахуна?

— Сопи, что умер в Кашгаре?

— Да.

— Как раз она и есть. Покойный — не помню, в прошлом году или в позапрошлом — навещал ее вместе с дочерью…

«Может быть, Захида приходила сюда сегодня ночью и плакала на могиле матери? — подумал Масим-ака. — А потом она, наверное, заблудилась или…» — страшная мысль пришла в голову Масима-аки.

Шакир обошел склеп с другой стороны и вдруг громко воскликнул:

— Смотрите! Бусы Захиды!.. — Он подобрал с земли несколько бусинок и подал Масиму-аке.

Тот взял их в руки, и глаза его затуманились слезами. Он сказал:

— Теперь мы найдем Захиду, была бы только она жива. — Масим-ака позвал собаку. — Бойнак, Бойнак! Нюхай, друг! Ищи!

Бойнак жадно обнюхал бусы, опустил голову и обежал несколько раз вокруг могилы. Потом бросился по направлению к песчаной пустыне, на восток.

Шакир и Масим-ака вскочили на коней и поспешили следом за Бойнаком. Они достигли сыпучих песков и увидели следы Захиды, но следы не предвещали добра. Много тропинок идут от кладбища, но Захида не пошла ни по одной из них…

Они проскакали несколько верст. На восточном крае неба занялась заря. Багровое зарево как бы напоминало о кровавой трагедии. Масим-ака готов был стрелять в этот кроваво-красный край неба и мчавшуюся в том направлении злосчастную собаку.

Вдали показались земляные отвалы каризов. Издалека можно было заметить копавшихся возле них нескольких дехкан. Затекшие кровью глаза Шакира прояснились, когда он увидел людей.

— Масим-ака, видите, людей возле кариза? — спросил он, испытывая радостную надежду.

Масим не ответил и продолжал нахлестывать коня. В песках, где не было ни тропинки, кони часто спотыкались и, тыкаясь мордами в песок, фыркали, но продолжали скакать.

Дехкане стояли вокруг кариза, лица их выражали смутное беспокойство. Они спросили подъехавших:

— Вы из города?

Прискакавшие все поняли без расспросов: собака повисла над колодцем.

— Удивительно, как попала сюда эта девушка, как она могла свалиться в колодец?! — недоумевал старший из дехкан.

— Жива ли она, ака?! — спросил Масим.

— Дышит. Бедняжка никак не могла прийти в себя, совсем обессилела. Ваши, наверное, уже довезли ее до больницы…

Масим-ака поворотил коня, не спрашивая больше ни о чем. Шакир, как ребенок, последовал за ним. Бойнак, удовлетворенно высунув язык, спокойной трусцой побежал за всадниками.

После того как утомленные путники отъехали, дехкане вздохнули, посмотрели на молчаливые минареты благочестивого Турфана, на башни, смотрящие на людей свысока, и молча принялись бить землю древними кетменями, как бы стараясь похоронить в ней очередную беду.

После долгого забытья Захида пришла в себя. Перед ее взором прошли ужасы вчерашнего дня — окровавленное лицо Шакира, озверевший Зордунбай, Гулямхан… По бледным щекам девушки медленно потекли слезы.

— Захида, доченька моя! — Масим-ака опустился на колени перед кроватью племянницы и заплакал, не в силах сдержать себя.

Неожиданно слезы взрослого мужчины, внешне спокойного и невозмутимого, произвели на Шакира сильное впечатление и ослабили его волю. Глядя на бледное лицо Захиды, он прошел на другую сторону кровати и тоже опустился на колени.

Захида погладила ему лицо.

— Захида, мы рады, что вы живы. Доктор сказал, что через три-четыре дня вы совсем поправитесь, если не будете плакать. Так ведь, Масим-ака?

Он посмотрел на Масима-аку, не зная, о чем можно говорить еще.

Масим-ака, скрывая вновь набежавшую слезу, прикрыл глаза рукой и отвернулся. Захида торопливо и тихонько прошептала Шакиру:

— Ака, вы… не могли бы остаться со мной?

Пока Шакир растерянно молчал, не находя ответа, к ним подошел врач с серьезным лицом.

— Это что же, вместо того чтобы поддержать девушку, вы сами хлюпаете носами? Разве так навещают больных?

Шакир и Масим-ака виновато переглянулись. Прощаясь, Шакир обещал Захиде привести к ней ее старшую сестру.

Масим-ака то ли не понял его последних слов, то ли не обратил на них внимания, но, поднимаясь, он сказал:

— Завтра утром приедет тетя Зорахан…

Масим-ака несколько успокоился за племянницу, но зато совершенно не понимал отношений Шакира и Захиды.

Он гладил и целовал голову Бойнака, а сам всматривался в лицо Шакира. Его удивило то, что Захида называла Шакира братом, а он ее — сестрой, и еще Шакир обещал привести к Захиде «ее старшую сестру». Что за сестра?

За день совместных мытарств в поисках Захиды Шакир почувствовал к Масиму-аке расположение, и ему захотелось доверить этому человеку свою тайну.

— Масим-ака, пойдемте со мной, попросим Марпуу прийти посидеть с Захидой, — пригласил Шакир Масима.

— Упаси господь заходить к вам! Если я сейчас увижу Зордуна, я пристрелю его как стервятника. А я-то, дурная голова, поверил, что вы живете хорошо!

— Я не к себе вас зову, а к Марпуе на квартиру. А у нас с Захидой отношения хорошие, ака…

— Разве от хорошей жизни человек бросается в кариз?

— Я вам говорю правду. Сейчас я отведу вас к вашей невестке и все вам объясню. Хотите — верьте, ака, хотите — не верьте…

— О какой невестке вы говорите, ака? Ничего не понимаю.

В жизни бывает так, что события, которые на первый взгляд кажутся невозможными, непередаваемыми, необъяснимыми, находят вдруг себе объяснение в двух-трех словах. Несколько на первый взгляд обыденных, незначительных слов в минуту полной искренности совершенно меняют отношения между людьми, и грусть у них сменяется радостью, а ненависть уступает место любви.

Именно после нескольких вот таких слов вдруг просветлело лицо у Масима-аки, разгладились собравшиеся и застывшие с утра морщины, набежавшая улыбка постепенно захватила все лицо и засверкали блестящие, как перламутр, зубы.

— Довольно, ука, довольно. Все понятно. Теперь я