Блондинка смешная и трогательная, когда злится. Это и подбивает Курицу на шутливое хулиганство. Чтобы вызвать визг, надутые губки, брань, звучащую по-детски. Чтобы она гонялась за ним, пытаясь заломить руки, повалить, защекотать до дикого хохота. Сейчас она обиделась иначе. Такая ее обида, помноженная на откуда ни возьмись взявшуюся скорбь по несуществующему бессмертию, служила предвестником слез, рассуждений о собственных страданиях и несправедливом устройстве мира. Сделав глоток плохо взболтанного сока, она сказала:

– Изобрели бы поскорее бессмертие, трудно, что ли! Только у меня появились деньги и возможность отдохнуть, когда можно не думать о пропитании и просто наслаждаться жизнью, я начала стареть и забеременела.

– Ты прекрасно выглядишь! – твердо заявил Курица, с трудом скрывая: «Ну вот, опять началось». – Ты забеременела, потому что молода! Дети и есть бессмертие. Мы воплотимся в нашем ребенке. Не все же чужими детьми заниматься! Кстати, если бы люди были бессмертны, у тебя бы не было фонда.

Блондинка пропустила мимо ушей формальные и возвышенные рассуждения Курицы, а также его шуточку про фонд, которой он сам же и рассмеялся. Ее не купишь на такое фуфло, как воплощение в собственных детях.

– Я уже неинтересна молодым парням, со мной уже не так кокетничают на улице. Знаешь, как со мной раньше кокетничали?!

Недавно ей стукнуло сорок. Она на самом деле старела. По утрам мешки под глазами, несколько седых волос, узкие сапоги перестали застегиваться на пополневших икрах. Курица переживал, что стареет медленнее. Ему было всего тридцать четыре, и он старался нагнать блондинку: ел жирное, чтобы поправиться, жарился на солнце, мечтая иссушить кожу. Тщетно. Калории посмеивались над ним и отказывались откладываться в брюхе и щеках. Разве что это пятно на спинке кровати от избытка холестерина.

– Зачем тебе другие парни?

– После сорока женщина никому не нужна. Ее не замечают, жалеют. Через десять лет мне будет пятьдесят, а тебе сорок с мелочью. Женщина в пятьдесят – старуха. Никто не станет любить меня бесплатно, а ты будешь изменять и скрывать это из жалости!

Океан дул в лицо. Залив выстреливал белыми катерами. Виллы нежились в густой пене пальм. Небоскребы слепили стеклом. Блондинка смотрела на город. Дома, окна, жалюзи. Там люди. И всем этим людям плевать на нее.

– Зачем я родилась женщиной?! – с ненавистью спросила блондинка. – Зачем я рано старею и должна рожать?!

Курица вздохнул.

– Зачем ты со мной?! Зачем?! Зачем?! Чего прилип! Я бы на твоем месте трахала молодых баб. Всем бы детей делала. Чего ты со мной возишься?!

– Я люблю тебя, – сказал Курица и задумался. Не соврал ли?

– Зачем жить в ожидании катастрофы? Давай расстанемся теперь!

Когда Курица голоден, он груб и нетерпелив. На пустой желудок он не желает выслушивать жалобы блондинки на жизнь, сочувствовать, успокаивать, ободрять. Теперь, успев кое-что проглотить, Курица был добр и великодушен, дожевывая, он поцеловал блондинку в шею. Она ощутила крошки на его губах. Она услышала, как тихонько щелкнули его челюсти, как он сглотнул остатки завтрака.

– Я же очень люблю тебя, глупая. Люблю такой, какая ты есть, – настаивал Курица, вычищая языком десны. – Давай помассирую тебе плечи.

– Ты меня бросишь, когда я рожу! – она оттолкнула его. – Мне каждую ночь снится, что я все старше и старше! Что ты презираешь меня, трахаешь, морщась! Каждую ночь, каждую ночь! Трахаешь меня, а хочешь ее!

Блондинка ткнула в картину у стены.

– Ты же не могла позировать! Я нашел натурщицу. Да, она привлекательная! А я не могу рисовать без страсти!

Блондинка набухла и прорвалась слезами.

Курице захотелось спрятаться, зажмуриться. Заткнуть уши, скрыть лицо, сжаться, исчезнуть, стечь струйкой по водосточному желобку. Он мог бы ударить ее, только бы не видеть этих плачущих болотно-джинсовых глаз.

– Слушай, если ты так несчастлива со мной, то… зачем нам тогда ребенок? – спросил он, выговаривая каждое слово.

Он очень обиделся, что предложение сделать массаж не встретило восторга. Каждый раз, когда блондинка позволяла себе быть несчастной, Курица воспринимал это как оскорбление. Ее несчастье было для него неблагодарностью, ножом в спину.

– Хочешь со мной расстаться?! Сейчас, когда я забеременела? Ищешь предлог, да?!

– Ничего я не ищу! Но если ты глубоко несчастна, то причина твоего несчастья я!

– У тебя кто-то есть! Посмотри на меня! – блондинка принялась ловить лицо Курицы.

– Нет у меня никого!

Его глаза избегали глаз блондинки, упирались, как скотина, которая поняла, что ее привели на бойню.

– Посмотри на меня!

Курица скрытный. Не любит, когда ему в душу лезут. В такие моменты чувствует себя устрицей, которой нож между створками засунули и шуруют.

– Я не могу быть счастливой, во мне какой-то дефект…

Блондинка опала вся. Оба сидели выпотрошенные.

Собрав силы, Курица стал рождать слова.

– Ты беременна. Мы так долго этого ждали. Надо радоваться. Жизнь дана для радости.

Собственные фразы вытаскивали Курицу из трясины, будто лебедкой. Зацепился за камень, за пенек и теперь медленно подтягивал сам себя.

– Ты правда так думаешь или говоришь, чтобы меня успокоить? – робко спросила блондинка, снова обхватив его лицо ладонями, ловя его глаза своими.

Он отправил взгляд прямо ей в лицо.

– Я правда так думаю.

– Какая же я дура, забеременела и страдаю, вместо того чтобы радоваться!

Окрыленный тем, что удалось раздавить зародыш депрессии, гордый своими психотерапевтическими способностями, которые, говоря по правде, за годы жизни с блондинкой порядком развились, Курица взял лепешку, стал отщипывать.

– Можно на твоем почту проверить? – Курица кивнул на ее ноутбук. – Мой виснет.

– Конечно, любимый! – она поцеловала его в губы. – Ты разослал свои работы?

Курица ждал ответ от галеристов и кураторов, которым отправил портфолио две недели назад. Все это время он по несколько раз в день проверял ящик, боясь пропустить судьбоносный ответ.

– Разослал.

– Ты очень талантливый. Я в людях никогда не ошибаюсь.

Сразу открылась ее почта. Курица не читал чужих писем, даже заголовки и списки адресатов не пробегал глазами принципиально, но почта открылась на письме, к которому была приложена фотография. Отобразилась малюсенькой картинкой. Настолько маленькой, что не разглядишь, что изображено. Но он разглядел. И будто на бетонный столб налетел с размаху.

На фотографии блондинка ласкала другого мужчину. Его блондинка ласкала другого. Развалившегося в кресле, похожего на огромного холеного дога, мужика с фотоаппаратом. Стояла на коленях перед ним, обернувшись к зеркалу, в котором они оба отражались. Она смотрела прямо на Курицу. И не прекращала ласк. И улыбалась.