тратить кровь. Если что-то думаешь, проверь свою мысль на фронте. И все. Мне легче терять кровь, чем слюну. Я могу только проживать.

Моя группа располагается где-то далеко в пустыне[190]. Война и песок. (Может, встречу маленького принца?) У меня странная судьба, все время приводит меня в пески. Мне не суждено утонуть в море (потому и подводные лодки не посмели подплыть…). Зайчонок мой, не прирученный, если случится со мной плохое, ты меня не жалей. Я устал почему-то, сам не знаю почему. Нью-Йорк, распри, споры, клевета, всякие истории, Андре Бретон – все опротивело мне до тошноты. Может, поэтому. Это же утомительно. И не по-людски. Фальшивая алгебра. Я угостил его вкусной жареной уткой, а ему показалось: заманил в ловушку[191]. Ловушку адепта, интеллектуальную, философскую. Какой дурак. И все они дурят понемногу. Они не моя родина. Все это мне претит. Буду стрелять ради покоя в Агее, или ужинов с Лазареффом, или твоих уток (ты не умеешь их жарить, корочка не хрустит), буду защищать «добротность». Я люблю «добротные» вещи. Преданность. Простоту. Шахматы с Ружмоном[192] (вот он славный человек), верность, а не игры в правду, в которых изгнанники позволяют себе безбожное вранье. Настоящие сады, где по-настоящему хорошо, а не предприятия по уничтожению садов. Мне так нужен сад, где хорошо.

Понятно, что здесь садов нет. Здесь тоже слишком много разговоров. Задыхаемся в пустыне идей. Жизнь сердца предлагают строить по математической формуле. Быть за. Быть против. А я ради садов, ради рая. Осточертели они мне со своими чертежами для нотариусов. Я люблю артишоки, малинники и таволги. Мне уже ничего не говорят a, b и c в уравнениях политиков. Родник, чтобы напиться – вот что мне нужно там, где отродясь не было никаких родников. Вообще-то, не так мне и важно, если меня убьют. Я мало что потеряю.

Но я все-таки вернусь, Таволга. И поэтому прошу, не делай слишком много глупостей. Не делай ничего, что могло бы меня покоробить, дорогая моя детка. Вы такая мудреная и бездумная моя детка, когда рядом с вами нет вашего взрослого друга. Я прошу вас всем своим сердцем, не водитесь с Бретонами и их компанией. Там после скудного словесного бреда доживешь только до самоубийства. Растите герань или кролика. Это непросто. Появляется связь. Возникает отдача. Геранью любуешься, кролика можно съесть с друзьями. Не занимайтесь реконструкцией мира, это нетрудно. Найдите себе просто друзей. Друзей, которые чувствуют людей и уделяют частичку себя. Которые поведут в сад, а не будут рассуждать о нем. Не готовьте для меня пустыню, если мне суждено вернуться. Избавьте меня от необходимости краснеть. Помогайте мне, пожалуйста. Иначе я не вернусь. У меня достаточно ран. Я разлюбил камни. Мне хочется поспать на травке. Не заставляйте меня спать среди песков.

Общайтесь с чудными людьми вроде Хэлен Маккей. С Ружмоном, Ле Руа[193], Гурвичем[194]. Особенно дружите с добрыми женщинами. Вы таких знаете, милая мышка. Научитесь не глотать рвотное. Жаклин Бретон. Соня[195] тоже не для вас, отдает нездоровьем. Не вредите себе. Вы можете быть просто чудом, когда станете, наконец, самой собой.

Консуэло, детка Консуэло, я вас очень люблю. Мне нужно помогать вас любить.

ВАШ АНТУАН

Капитан де Сент-Экзюпери

Зачеркнуто: авиагруппа 2/33 – просьба передать через Алжирские воздушные силы, Алжир.

Боюсь, что письмо потеряется. Пока не знаю своего адреса (буду в своей авиагруппе через три дня), так что пиши:

С просьбой передать: доктору Пелисье[196].

17, ул. Данфер-Рошеро,

Алжир (Северная Африка)

92. Антуан – Консуэло

(Алжир, конец апреля 1943)

Мой дорогой,

Письмо, которое отправляю вам, написал на следующий день после приезда. Потом ждал удобного случая, чтобы отправить. И вот, наконец, сегодня уезжает один мой друг.

Мой дорогой, я тоже уезжаю сегодня вечером к своим товарищам[197]. Там все пойдет лучше, таволга. Но сегодня мне грустно. Грустнее, чем обычно. Сомневаюсь в людях, в жизни и в себе самом.

В письме я писал тебе о бомбардировках в Алжире, потому что в первые два дня после моего приезда противовоздушная оборона американцев устроила нам замечательный спектакль в небесах. И несколько немецких бомб придали окружающему вкус войны. Я думал, что летать будут каждый день, что ленивая совесть проснется, что зашевелятся мозги этих побочных сыновей. Но все кончилось. Ничего. Люди приглашают друг друга на коктейли (скверные, надо сказать) и обсуждают свои мелкие делишки. Деточка, дорогая, я совсем задыхаюсь.

Я снова вожу самолет. Ничего не забыл. Скорее показалось занудством, немного посложнее велосипеда. Спортивные радости меня больше не греют. Таволга, я умираю от жажды и не нахожу, чем напиться. Где она, моя правда?

Жду с нетерпением первого боевого задания[198]. Может, почувствую, что нужен.

Пока у меня одна радость: телеграмма, которая мне сказала, что ты немного думаешь обо мне[199].

Девочка, девочка, только вы можете мне помочь, как никто другой в мире. Я прижимаю вас, мою драгоценность, к самому сердцу.

Ваш муж

АНТУАН

93. Консуэло – Антуану

(Нью-Йорк, 24 апреля 1943 Пасхальное воскресенье, в час ночи[200])

Мой муж, мой Тоннио, мой дорогой,

Мне так вас не хватает, без вас я такая маленькая, такая одинокая на пяти этажах нашего пустынного дома[201]. Только собака носится по лестницам с костью в зубах, умоляя поиграть с ней.

Твой стол в библиотеке много чего говорит о твоем отъезде. Твой беспорядок на месте, я к нему не прикасалась, слишком слаба еще, чтобы наводить порядок. У меня жмет сердце, знаешь, да? Я уже на несколько часов поднимаюсь с кровати[202]. Но чувствую себя защищенной только в постели. Думаю, что ты вот-вот вернешься, вот-вот войдешь в комнату, с минуты на минуту. Тогда я принимаю таблетку и засыпаю. Но с весной силы прибывают. Вчера Рушо[203] пригласил меня поужинать в ресторан и с таким восхищением, с такой любовью говорил о тебе. Он любит тебя как человека. Ждет от тебя столько хорошего, так много замечательного от твоей будущей книги. Я сказала ему, как я тебя люблю, люблю на всю свою жизнь. И как это трудно: столько тревог, столько разлук. Он мне сказал: «Когда все кончится, когда вы умрете, добрый Господь вам скажет: Дитя Мое, вы видели в жизни небо и ад. Вы жили с Тоннио. Что я могу вам дать, мое Дитя? И вы ему тихо ответите: Тоннио. И так оно и будет. Аминь». Муж мой, заботьтесь о себе, не ударяйтесь в дверях (головой). Пишите мне. Дарите мне свет завтрашнего дня вашими письмами. С каждым днем мне все тяжелее твое молчание, твое отсутствие. Это тяжесть, она настоящая, я ее ношу. Я хочу нести ее с достоинством и изяществом. Помогите мне, говорите мне о том дне, когда я окажусь под защитой ваших рук, ничего не боясь, не боясь даже твоей любви. Я вас целую. Надеюсь, что мое письмо дойдет, потому что я прошу Господа, чтобы Он дал тебе его прочитать.

Твоя жена

КОНСУЭЛО

94. Антуан – Консуэло

(Алжир, конец апреля 1943)