В свободное время, которого у него теперь стало больше, Крюдер методично обходил помещения корабля. Его можно было встретить в самых неожиданных местах — например в прачечной, где морские волки стирали свое бельишко. У Крюдера всегда и для всех находилось дружелюбное слово и хороший совет, он никогда не гнушался никакой работы, чтобы подкрепить свои слова личным примером. Как-то раз он пришел в прачечную.

— Эй, парни, да здесь жарко! — воскликнул он и снял китель.

В этот момент в помещение вбежал чрезвычайно жизнерадостный матрос и, увидев наклонившуюся фигуру, от души шлепнул ее по заднице, к немалому ужасу всех остальных, знавших, кому эта задница принадлежала.

— Боже милосердный! — воскликнул один из моряков.

Больше не было произнесено ни слова, и, хотя в прачечной было жарко, присутствующих прошиб озноб. Шутник, обнаружив, что смотрит в лицо капитана, позеленел и стал бормотать извинения.

— Да ладно, — отмахнулся капитан, — и нечего стоять здесь, разевая рот, как треска. — Помолчав немного, он добавил: — Судя по всему, вас здесь неплохо кормят, силенок явно прибавилось.

«Капитан одобрил рацион матросов», — записал в журнал вахтенный офицер.

Другой частью корабля, куда обычно не заглядывают капитаны, был свинарник. Крюдер же посещал его регулярно. Он любил лично следить за всем и хорошо знал, как важно для всех хорошее самочувствие его щетинистых обитателей. Обычно он оставлял дверь открытой, чтобы ослабить царивший в помещении густой аромат.

— Доброе утро, Эмей. Как дела сегодня?

— Доброе утро, господин капитан. Все как обычно. Все свинки в порядке.

Свинаря на самом деле звали Шнееклот, и он часто недоумевал, почему Старик называет его таким диковинным именем. Он был сыном фермера из Фленсбурга и имел дело со свиньями еще до того, как Крюдер назначил его присматривать за животными на «Пингвине». Он ничего не слышал о преданном свинопасе Одиссея, но с душой относился к своей работе и иногда даже спал в свинарнике. Крюдер немало позабавился, когда однажды, войдя в свинарник, увидел висящие на стене вещи свинаря. Очевидно, негромкое ворчанье его довольных подопечных помогало ему уснуть.

— Обосновался здесь, Эмей? — спросил капитан, кивнув на висящую в стороне рубашку матроса.

— Нет, господин капитан, — поспешил ответить Шнееклот, отлично понимая, что жить в этом помещении для человека неправильно. — Просто проветриваю и просушиваю исподнее.

Крюдер от души рассмеялся и приступил к осмотру свиней. Они были явно довольны своей судьбой и мирно толстели, без ограничения питаясь отходами с камбуза под бдительным оком фермерского сына из Фленсбурга.

— Нам следует придумать для тебя специальную нашивку, Эмей, — сказал Крюдер. — Что ты думаешь о переплетенных поросячьих хвостах, окруженных лавровым венком?

Шнееклот не всегда понимал шутки капитана, но не сомневался в его хорошем отношении, и в течение долгого времени неофициальный судовой свинарь был одним из самых преданных людей Крюдера. В дополнение к этому, очевидный интерес, проявляемый Крюдером к его четвероногим питомцам, дал ему некий особый статус на борту «Пингвина». С его «связями» считались все, даже старшины.

Как-то раз в полдень на горизонте был замечен дым. Это было впервые за много дней. Прозвучал сигнал тревоги, и люди заняли места по боевому расписанию. Крюдер вывел «Пингвин» на удобную позицию и стал ждать, пока незнакомец приблизится. Вскоре стало ясно, что это японский сухогруз, а еще через некоторое время старший помощник идентифицировал его как «Гавайи-мару». Судно, очевидно, шло в Буэнос-Айрес, и Крюдер дал ему уйти.

А тем временем на борту произошла небольшая трагедия. Лейтенант Габе описал ее в своем дневнике следующим образом:

«Я выпустил Макса и Морица из клетки, чтобы они немного полетали, и как раз в это время зашел Рихе с Джимом, одной из наших собак. Все было нормально. Мориц находился вне пределов досягаемости, но Макс сел на краешек цветочного горшка, должно быть, хотел поклевать листики. И в этот момент Джим бросился на него. Я уже думал, что Максу пришел конец, но оказалось, что конец пришел только его хвосту. Теперь он летает с голым задом, а во всем остальном вроде бы нормально себя чувствует. Только больше не поет. Обиделся, наверное. Какой стыд!»

Крюдер сообщил команде, что, хотя у людей нет возможности отправлять или получать письма из дому, их домочадцы не пребывают в неведении о судьбе моряков. Командование поддерживает с ними регулярную связь. Конечно, речь идет только о коротких сообщениях без каких бы то ни было подробностей: ваш муж, отец, сын находится в добром здравии, но пока не может сам написать или приехать.

Это было очень уместное объявление. Во время войны людям свойственно тревожиться о своих близких, поэтому сообщение капитана было воспринято с радостью и благодарностью. Теперь никому не надо было думать о том, что его родственники волнуются о нем зря.

«Пингвин» прошел сороковую параллель и продолжил движение на юг. Юг для жителей Северного полушария обычно означает тепло, но далеко не всегда. Начиналась зима. В старые времена моряки прозвали эти широты «ревущие сороковые», и люди, которым довелось испытать на себе всю ярость здешней непогоды, неизменно находили это название очень подходящим. Команда «Пингвина» тоже не видела повода оспаривать мнение своих предшественников.

Как раз в это время лейтенант Левит начал жаловаться на сильные боли в боку. Доктору Хассельману не потребовалось много времени, чтобы диагностировать аппендицит. Хуже всего было то, что нельзя было терять время — аппендикс грозил вот-вот лопнуть. Корабельный хирург доктор Венцель отправился на мостик, чтобы узнать, сможет ли Крюдер изменить курс и повести судно так, чтобы качка была меньше.

— Когда будете готовы к операции, дайте мне знать, — сразу сказал Крюдер.

«Мы едва могли держаться на ногах в операционной, — записал доктор Хассельман в своем дневнике. — Все время, пока я работал, один из санитаров сидел позади и прижимал меня к операционному столу. Доктор Венцель ассистировал, а другой санитар выполнял функции анестезиолога. Все инструменты приходилось держать в руках — положить что-нибудь на стол было невозможно. С особенной осторожностью следовало пользоваться скальпелем, ведь он мог выскользнуть из рук в самый неподходящий момент. Хотя в операционной было прохладно, пот тек с меня ручьем».

Но все хорошо, что хорошо кончается. Аппендикс был вырезан, и очень скоро Левит снова был на ногах.

Шторм завывал, словно стая разъяренных хищников. Волны вздымались над бортом и с грохотом обрушивались на палубу, ударялись о надстройку и рассыпались мириадами пенных брызг. Причем перемен к лучшему ждать не приходилось, даже наоборот, шторм еще не достиг своей высшей точки. Создавалось впечатление, что с цепи сорвался огромный зверь и теперь буйствовал и крушил все на своем пути.

Все время, пока продолжался шторм, Крюдер провел на мостике, но он был спокоен и собран, как всегда. Лейтенант Ролль передал ему очередной метеорологический прогноз. А перед этим боцман Раух доложил о потерях и повреждениях на борту: один человек получил ранение. Далее он, боцман, посоветовал Шнееклоту покинуть свинарник. Он именно так и сказал: «посоветовал», а вовсе не «приказал», и Крюдер усмехнулся.