Мощный рывок – и воздух хлынул в истерзанные легкие. Что-то захлестнулось у него на шее, и ворот синего анорака врезался в горло. Терзающая вонь исчезла, и теперь Чарльза окружал запах тела единорога, аромат звезд и инея. Гаудиор нес его в зубах; крепкие зубы цвета слоновой кости сомкнулись на прочной ткани анорака.

Переливчатые крылья единорога хлестали тьму. Чарльз Уоллес затаил дыхание. Если Гаудиор выронит его, эхтры будут наготове. Анорак больно врезался в подмышки, но Чарльз Уоллес понимал, что дергаться нельзя. Гаудиор тяжело дышал сквозь стиснутые зубы.

Потом серебряные копыта коснулись камня, и они очутились в безопасности, на звездном валуне. Чарльз Уоллес был так слаб, что повалился на камень и несколько мгновений лежал без движения. Потом он кое-как встал; его все еще била дрожь – так близко прошла рядом беда. Он вытянул руки, чтобы не так болели подмышки и плечи. Гаудиор судорожно дышал, бока его тяжело вздымались.

Теплый ветерок наполнил и излечил их горящие легкие.

Гаудиор приподнял губу и глотнул чистого воздуха. Потом наклонился и ткнулся мордой в Чарльза Уоллеса – первый жест приязни с его стороны.

– Я не уверен, что нам удастся уйти отсюда. Эхтры в бешенстве из-за того, что ветер сумел послать тебя Внутрь Мадога, и они постараются помешать тебе попасть Внутрь к кому-нибудь еще.

Чарльз Уоллес погладил единорога по морде:

– Ты спас меня. Я болтался бы в космосе вечно, если бы ты не схватил меня за шиворот.

– Шанс был один на миллион, – признался Гаудиор. – И мне помог ветер.

Чарльз Уоллес обнял Гаудиора за изогнутую шею:

– Даже с помощью это было нелегко. Спасибо тебе.

Гаудиор дернул вьющейся бородой – будто пожал плечами по-единорожьи:

– Единороги смущаются, когда их благодарят. Перестань, пожалуйста.

День стоял жаркий, на горизонте скапливались грозовые тучи. Озеро исчезло, и между холмами раскинулась знакомая долина. На месте деревьев сейчас был настоящий лес из могучих вязов, огромных дубов и гемлоков. Вдалеке виднелись бревенчатые домишки.

– Что-то это не похоже на тысяча восемьсот шестьдесят пятый год, – сказал Гаудиору Чарльз Уоллес.

– Тебе лучше знать. У меня не было особых возможностей изучать земную историю. Я никогда не думал, что получу такое задание.

– Но, Гаудиор, нам ведь надо знать, в Когда мы!

– Почему?

Чарльз Уоллес постарался сдержать раздражительность, обострившуюся после ужасного нападения.

– Если это Могло-Бы-Быть, которое мы должны отыскать, нам же нужно знать, Когда оно, разве не так?

Гаудиор гневно вздыбился:

– Зачем? Нам не нужно знать все! Нас ждет порученное дело, и мы должны идти туда, куда оно нас ведет. А тебе так хотелось покомандовать, что нас едва не захватили эхтры!

Чарльз Уоллес промолчал.

– Возможно, – ворчливо допустил Гаудиор, – это была не только твоя вина. Но я думаю, что мы должны не пытаться контролировать Где и Когда, а идти в то Где, куда нас послали. И что из-за стараний эхтров помешать нам ты все еще в своем теле, а должен быть Внутри.

– Ох. Что мне делать?

Гаудиор фыркнул, сердито раздувая ноздри:

– Я спрошу у ветра.

Он вскинул голову и открыл рот. Чарльз Уоллес встревоженно ждал, пока единорог не опустил голову и не поднял крыло, полностью вытянув его.

– Подойди ко мне, – велел он.

Чарльз Уоллес зашел под крыло и прижался к боку Гаудиора.

– Ветер сказал, в Когда мы?

– Ты слишком многого требуешь, – упрекнул его единорог и опустил крыло, накрыв мальчика.

Задыхаясь, Чарльз Уоллес попытался выбраться на воздух, но крыло крепко держало его, и в конце концов он перестал барахтаться.

Когда он открыл глаза, день угас и деревья с камнем купались в лунном свете.

Он был Внутри. Лежал на камне и смотрел в озаренное луной небо. С ее серебристым светом удавалось соперничать лишь самым ярким звездам. Вокруг звучала мелодия лета. Откуда-то из непроглядной тени ворковала горлица. Гулко разносилось кваканье какого-то жабьего патриарха. Переливчатая птичья трель заставила его сесть и приветственно воскликнуть:

– Зилле!

Из-под темного полога леса выступила молодая женщина. Она была высокой и стройной, не считая живота, – она ждала ребенка.

– Спасибо, что все же пришел на встречу, Брендон.

Чарльз Уоллес Внутри Брендона быстро обнял ее.

– Быть с тобой – это радость для меня, Зилле.

И снова, как тогда, когда он был Внутри Харселса, Чарльзу Уоллесу было меньше пятнадцати – лет одиннадцать, может, двенадцать. Еще практически ребенок. Пылкий, умный, любящий ребенок.

Она улыбнулась ему в лунном свете.

– Травы, которые нужны мне, чтобы мой малыш легче появился на свет, можно найти только при полной луне и только здесь. Ричи боится, что хозяйка Адамс разобидится, если узнает об этом.

Хозяйка Адамс. Так говорили колонисты вместо «миссис». Значит, это точно не 1865 год. Лет на сто раньше, а то и на двести. Брендон Лаукай, должно быть, сын первых поселенцев…

– Отпусти себя! – прозвенел голос Гаудиора. – Позволь себе быть Брендоном!

– Но почему мы здесь? – не унимался Чарльз Уоллес. – Чему мы можем здесь научиться? Что мы можем здесь узнать?

– Хватит задавать вопросы.

– Но я не хочу впустую тратить время! – напряженно произнес Чарльз Уоллес.

Гаудиор раздраженно заржал:

– Ты здесь, и ты в Брендоне. Давай же!

Давай.

Будь Брендоном.

Будь.

– Так что лучше, чтобы Ричи тоже об этом не знал, – продолжала Зилле. – Я всегда могу положиться на тебя, Брендон. Ты не станешь трепать языком, когда это ни к чему хорошему не приведет.

Брендон застеснялся, опустил голову, потом быстро взглянул Зилле в глаза – поразительно-синие на смуглом лице.

– У народа Ветра я узнал, что нет ничего дурного в том, чтобы хранить секрет в сердце.

Зилле вздохнула:

– Конечно, ничего дурного в этом нет. Меня просто печалит, что мы с тобой не можем поделиться нашими дарами с теми, кого любим.

Брендон кивнул:

– Мои картинки. Родители хотят, чтобы я старался не видеть мои картинки.

– В моем народе ты стал бы провидцем, – сказала Зилле, – и тебя учили бы в молитве и доверии, чтобы твой дар был как можно ближе к богам, от которых он исходит. Мой отец надеялся, что Маддок будет обладать этим даром, потому что редко случается, чтобы в одном поколении родились двое синеглазых. Но дар моего братика – знать погоду, знать, когда сеять и когда собирать урожай, и это хороший дар и нужный.