Та едва не упала. Ну, чуть перестаралась я, с кем не бывает! Зато Хоттабыч ее очень естественно подхватил. Почти как котенка. Что с их разницей в росте неудивительно. Вот правда дальнейшее оказалось для меня полной неожиданность. То есть я рассчитывала, что он как-нибудь поддержит легенду, но что он полезет к Янке целоваться?! Не оборзел ли?! А эта… сестра моя… кхм…

Хотя ладно. Если ей нравится целоваться с подобранным в лесу лосем, кто я такая, чтобы возражать? В конце концов, голливудских эльфов на всех не хватит, а лось вполне себе чистый и даже, похоже, одомашненный. И фартучек с котятами ему очень идет.

— Кхм… — все же напомнила о не самом подходящем месте для эротических сцен я.

Через пару минут. И должна сказать, что за эту пару минут я даже успела слегка позавидовать сестре и усомниться в том, что она первый раз этого лося видит. Как-то слишком естественно она смотрелась в его объятиях, а лосиные лапищи как-то чересчур уверенно лежали на нижних девяносто моей сестренки. И ей это, томограф даю, нравилось настолько… короче, свое «кхм» я издала, когда лось арабский подсадил ее на стол, чтоб было сподручнее целовать.

На мое вежливое покашливание ни Янка, ни лось не отреагировали, всецело увлеченные друг другом. Мне даже захотелось заснять это безобразие на телефон, чтобы когда Янка в следующий раз заявит, что крышу рвет от страсти только тем, у кого этой крыши отродясь нет — предъявить. Если бы не Клавдия Никитишна, я б так и сделала. Но как-то неприлично получается…

— Янка, атас! — шепотом заорала я.

Систер тут же вздрогнула, отскочила от Хоттабыча с виноватым визгом «это не я!» и попыталась за него спрятаться, и все это — панически оглядываясь в поисках бабули. Ну а что? Еще академик Павлов все рассказал об условных рефлексах. Личный Янкин (и мой, чего уж греха таить) условный рефлекс прост: слово «атас», произнесенное соответствующим тоном, пробуждает острую потребность спрятать содеянное, спрятаться самой и немедленно отбрехаться ото всего. Ибо бабуля наша, Анита Яновна, до сих пор очень, очень строга. Я бы сказала, небезызвестный профессор зельеварения ей котлы чистить недостоин.

Реакция Хоттабыча меня тоже порадовала, хоть и отчасти удивила. Во-первых, он сразу как-то так переместился по кухне, что прятаться за ним Янке стало очень удобно. Можно сказать, широкой грудью закрыл. А во-вторых, в его руке как-то сам собой очутился разделочный нож, а мгновенная растерянность подозрительно быстро сменилась острым и очень опасным взглядом. Я даже невольно поежилась, это я-то, хирург-травматолог!

Правда, колюще-режущее выражение быстро сменилось обратно, на растерянно-милое, чуть виноватое, вот прямо плюшевый мишка, а ножик убрался на кухонный стол.

— Ну вы даете, кролики, — буркнула я и обернулась к Клавдии Никитишне. — Извините. Эти сумасшедшие каждый раз так.

Но вместо того чтобы неодобрительно поджать губы, как делают кумушки на лавочке при виде «ужасных нравов современной молодежи», наша домохозяйка умиленно улыбалась.

— Да ладно, дело молодо-ое… — с нескрываемой ностальгией протянула она, вздохнула и велела: — Что стоишь, милок? Давайте-ка, девки, накрывайте на стол, раз уж вокруг вас такие кренделя выписывают. Ишь!

Янка убедительно покраснела и украдкой показала мне язык, когда Хоттабыч отказался от помощи и усадил «прекрасных дам» за стол. Уже в общем-то накрытый, разве что осталось налить всем кофе и разложить по тарелкам воздушный, с румяной сырной корочкой омлет, одним своим видом и запахом вызывающий обильное выделение слюны и желудочного сока. А этот поганец, словно мало было мне шока, похлопал длиннющими ресницами (вылитый теленок!) и достал из холодильника… торт.

Торт, Карл!

Свеженький! Сделанный из шоколадного печенья, прослоенный нежным творожным кремом и покрытый им же сверху! И прямо на крем Хоттабыч высыпал весь литр малины…

Уверена, то требовательно бурчание, которое издал мой живот при виде этой роскоши, взяло бы первый приз на соревновании «лучший медвежий рык».

Не дожидаясь, пока Хоттабыч разрежет чудо кулинарии, я сцапала несколько ягод, скатившихся с торта на блюдо, и сунула в рот. Малина в творожном креме! Райское блаженство!

Жаль только, райское блаженство под названием «скромный деревенский завтрак» продолжалось не долго. Всему виной профдеформация: я привыкла есть быстро, практически на бегу. Аккуратно, всеми положенными приборами, но — очень быстро.

Кстати, Хоттабыч и тут удивил. Из скромного и разнокалиберного набора столовых приборов он сотворил почти ресторанную сервировку. Талант, однако.

Откуда взялся этот талант, Хоттабыч мило и непринужденно рассказал Клавдии Никитишне за завтраком. То есть за завтраком и после завтрака, неспешно попивая изумительный кофе. Лично в меня под тортик вошло четыре чашки, а в Янку — все пять.

Кстати, с Янкой эти двое спелись просто на диво. Не знала бы, что впервые друг друга видят — ни за что бы не поверила, так складно оба врали и подпевали друг другу. А уж как нежно Хоттабыч целовал ей ручки и подливал свежего кофейку!

Так вот, о кулинарных талантах. Оказывается, его папа-араб держал ресторанчик в родном Ливане, и Фарит практически вырос на кухне. А вот тягу к журналистике унаследовал от мамы-хохлушки, выпускницы университета имени Патриса Лумумбы. Именно там его родители — ливанец и харьковчанка — познакомились и поженились.

— …уехали из Сайды в Киев, когда в Ливане стало опасно, — рассказывал Хоттабыч на вполне приличном русском, только «Сайда» и «Ливан» произносил по-арабски, едва понятно для русского уха. — Мои родители сделали ресторан в Киеве. Мои младшие братья работают с ними. А я… — он покачал головой и чуть виновато улыбнулся, — как у вас говорят, белый ворон. Не могу жить в одном месте. Делаю блог, сам снимаю фото, видео. Пишу статьи в разные журналы.

— А учился-то где? — продолжила допрос, замаскированный под застольную беседу, Клавдия Никитишна.

— Патриса Лумумбы, на переводчика, — белозубо усмехнулся Хоттабыч. — Семейная традиция: учиться в «Дружбы народов» и там же находить свое счастье.

В этом месте Янка так выразительно сделала глазками и прижалась плечиком к мощному лосиному плечу, что я чуть не процитировала Станиславского. Ну слишком уж, слишком сладко! Не верю! Но то я. А вот судя по умиленно-просветленному выражению лица Клавдии Никитишны, она этим двум актерам погорелого театра верила на все сто. А может даже и двести. Сказка же.

— Но что мы все о нас с Яной? — очаровательно улыбнулся Прохиндей ибн Хоттаб. — Расскажите о себе, мадам. Вы всегда жили здесь?

— Да что я-то, — вздохнула Клавдия Никитишна, — дальше Ленинграда и не бывала… Жизнь у нас простая, неинтересная.

— Интересная! — поддержала Янка своего милого друга. — Вы ж обещали рассказать.

— Я про вас статью напишу! — закивал Хоттабыч.

— Да что про меня писать. Ты ж эти, летающие тарелки изучаешь, а у меня тарелки по местам стоят. Не летают.