До Брэгга, соображавшего гораздо хуже своего товарища, наконец дошло сказанное Оити.

– Вы самоубийца?

– Нет.

* * *

Они шли уже больше двух часов, постепенно углубляясь в джунгли. Проводники действительно знали местность. Оити шел позади, думая о своем. Ввязавшись в это дело, он уподобился приезжим. Самое лучшее сейчас было повернуться и уйти. Пусть те двое думают, что он струсил. Это не интересовало Оити.

Проводник остановился и показал на влажные следы, ведущие в сторону от тропинки, к густому кустарнику метрах в ста.

– Он там, – тихо сказал проводник.

Щелкнули предохранители ружей. Оити прошел между Хэнброком и Брэггом, отведя стволы вниз, мимо уважительно посторонившихся проводников – и направился к кустам.

До зарослей оставалось метров тридцать, когда Оити увидел своего тигра. Дальше идти было нельзя – он чувствовал это. Оити опустился на землю в привычный сейдзен и замер, не сводя глаз со зверя. Тигр прижал уши, выгибая мощную спину. Поединок начался.

Сначала исчезли слова. Жизнь и смерть, слабость и сила, человек, тигр – все это потеряло привычное значение. Потом исчезло время. Тетива лука внутри Оити заскрипела и начала натягиваться…

– Хэнброк, они что там, заснули, что ли?!

– Заткнитесь, Брэгг!

…Два мира, две капли сошлись, робко тронули друг друга… и стали целым! Оити умел оранжевой вспышкой прорывать липкую зелень кустов, одним ударом лапы ломать спину буйволу, захлебываясь, лакать воду из ручья…

Однажды с ним уже было нечто подобное. Он плыл в лодке по озеру Миягино, жалея, что не умеет играть на флейте. И тут радостный крик ошалелого петуха, вскочившего не вовремя и всполошившего свой курятник – совершенно неуместный крик взорвал ночь, и именно тогда Оити написал свою первую гаттху.

Возвращаясь из мира вечного

В мир обыденный,

Делаешь паузу.

Если идет снег – пусть идет,

Если дождь – пусть дождь.

Губы Оити растянула странная улыбка, подобная оскалу тигриной морды. А, может быть, тигр тоже улыбался?…

Грохнул выстрел. Вселенная взорвалась, и в этом хаосе боли и разрушения Оити цеплялся за последнее, что у него оставалось – дрожащую от напряжения тетиву лука, удерживая ее из последних сил. И за их гранью…

Хэнброк опустил ружье и посмотрел на убитого им тигра. Потом продрался через кусты.

Ствол его «винча», казалось, никак не хотел уходить с линии, соединявшей прорезь прицела и застывшего маленького человека. Подача патрона почему-то не была перекрыта, и противно визжал зуммер «добыча», зашкаливая крайнюю черту потенциальной опасности.

– Это человек, – сказал Хэнброк ружью. – Хомо эст…

«Добыча!» – не согласился зуммер.

– Болван!… – неизвестно в чей адрес пробормотал Хэнброк, поднимая ствол ружья вверх. «Винч» оторвался от спины Оити с крайней неохотой.

Позади захихикал Брэгг.

– Хен, гляди! Азиат уснул… Жизнь на природе привела его в прекрасное расположение духа!

Брэгг подмигнул приятелю и, наклонившись над ухом неподвижно сидящего японца, оглушительно закукарекал.

В ответ ему раздался тигриный рев.

3

…Примерно в тот же период сформировалась и не получила должной человеческой оценки некая своеобразная тенденция, вошедшая позднее в историю под названием эффекта Ничьих Домов.

Он заключался в следующем. Накопление в замкнутом объеме – первоначально в доме – критической массы одушевленных и близких к одушевлению вещей привело к резкому ускорению всех эволюционных процессов, а также к возникновению тесного симбиоза между искусственной полуживотной средой и самой постройкой, домом, выполняющей защитные и иные функции.

Основным направлением деятельности Ничьих Домов было тщательное изучение человека, как мутагенного фактора по отношению к вещам, путем помещения его в искаженную мобильную реальность и вычленения доминирующих особенностей поведения Гомо Сапиенс.

Сам человек поначалу списывал эти аномалии на привычные фольклорные клише, не понимая, что Дом Эшеров, замок Дракулы или дом с привидениями – все это стократно ближе и роднее людскому разуму, нежели Ничьи Дома…

…Этот дом не имеет крыши,

И дождь падает вниз,

Пронзая меня.

Я не знаю, сколько лет здесь

Прошло…

Питер Хэммилл

Интересно, кто это придумал так неправильно укладывать шпалы: либо слишком близко, либо слишком далеко друг от друга, а то и вообще как попало – короче, идти по ним совершенно невозможно. Или это специально делают, чтоб не ходили? Так ведь все равно ходят.

Песок на насыпи был сырой, слежавшийся, в сто раз удобнее дурацких шпал. Постепенно все последовали моему примеру и двинулись рядом с полотном «железки».

– Ну что, долго еще? – осведомился Олег.

– Долго, – безразлично ответил Андрюша. Он один знал дорогу.

Помолчали. Песок мерно поскрипывал под кроссовками.

– С насыпи не спускайтесь. Там болото.

– Говорил уже.

– Ну и что? Забудете ведь…

Начался мелкий противный дождик. Девочки, как по команде, раскрыли разноцветные зонтики. Доставать свой мне было лень, и я просто надел кепку. Колебавшийся Глеб составил мне компанию, Олег с Андрюшей продолжали идти, не обращая внимания на холодные капли. Местность вокруг была уныло-кочковатая, обросшая отбросами ботаники, в кювете догнивали ржавые вагоны, и мокро блестевшие рельсы скрывались постепенно за неясной пеленой дождя. Сталкеры местного значения… Выбрались, называется, на вылазку. И место, и погода соответствующие.

– Сусанин, – бурчал Олег, перекидывая повыше рюкзак, норовивший сползти на седалище. – Ей-богу, чтоб тебя… Если мы там ничего не найдем – а так оно и будет – ты останешься в этом болоте и будешь петь до конца дней своих: «Я Водяной, я Водяной, никто не водится со мной…»

– Вон спуск с насыпи, – сказал вдруг Андрюша, обрывая наметившийся было поток остроумия. – Там должен быть сломанный шлагбаум и тропинка. Пошли.

Помогая спуститься слабому полу и скользя по размокшей глине, мы еле воздерживались от соответствующих комментариев. Впереди, метрах в тридцати, действительно виднелся сломанный шлагбаум с облупившейся от времени краской.

– Сусанин… – Олег не закончил фразу и двинулся вперед.

Грязная тропинка оказалась на месте. Туман давил на психику, заставляя ежеминутно озираться по сторонам. У меня разыгралось воображение, рука сама нащупала в кармане рюкзака самодельную ракетницу. Оружием ее можно было назвать лишь с большей натяжкой, но, тем не менее, я тут же расправил плечи и пронзил туман орлиным взором. Чушь это все, и ничего больше…