– Шрив!

Он повернулся в ней. Собрав все силы, он пристально посмотрел ей лицо. Он смутно видел ее губы, произносившие его имя, ее нос, ее прекрасные глаза, наполненные слезами, слышал ее голос. Сделав еще один глубокий вдох, он слабо улыбнулся.

– Я в полном порядке, любимая.

Она всхлипнула и бросилась ему на шею.

– Мне очень жаль. Я не хотела сделать тебе больно. Я не знаю, почему так получилось.

Она прижалась лицом к его шее; горячие слезы потекли на воротник его костюма.

– Осторожно. Ты испортишь грим и себе и мне.

– Забудь о нем. – Она поцеловала его в щеку.

– Что мне делать? – снова с безнадежностью в голосе воскликнул хозяин театра.

Шрив протянул руку. Кто-то сжал ее.

– Помогите мне встать. Объявите зрителям, что я буду играть. В конце концов, такова нерушимая традиция театра. Представление должно продолжаться.

– Нет! – Миранда прижала его к себе. – Ты не можешь.

Ему помогли встать, но Миранда не отпускала его.

– Если вы сомневаетесь... – В голосе хозяина театра выразилось сомнение.

– Ты выглядишь не лучшим образом, – заметил актер, игравший Баптисту.

– Надо восстановить мой грим. – Шрив положил руку на плечо Миранды. – Ада!

– Я здесь, Шриви, мой мальчик. – По звуку ее голоса он понял, что она где-то справа. Он повернулся на голос.

– У меня большой синяк?

– Скорее шишка.

Он разглядел ее руку – тень, приблизившуюся к его лицу. Ее прикосновение заставило его вздрогнуть от боли.

– Ничего страшного. Публика видела, как я получил удар.

– Шрив. Ты не можешь играть с травмой.

Кто-то поставил ему стул. Со вздохом облегчения он опустился на него. Ада – это, должно быть, была она – повесила ему на шею полотенце. Он видел у себя на груди что-то белое. Очертания предметов начали постепенно проясняться. Все-таки он может видеть.

Шрив нервно рассмеялся.

– Подумай о рекламе, Миранда.

– Рекламе? – Хозяин театра приободрился.

– Да. Идите и скажите публике, что несмотря на травму мистер Катервуд предпочел выйти на сцену, дабы не разочаровывать зрителей. Скажите, что он просит их о снисхождении.

Импресарио довольно потер руки.

– Это будет замечательно. Они расскажут об этом своим друзьям и знакомым, и те наверняка захотят прийти и увидеть вас.

– Точно. – Шрив откинулся на спинку стула и закрыл глаза.

Миранда стукнула его по плечу.

– Я готова убить тебя, – возмущенно бросила она.

– О Шриви, мой мальчик. – Ада стерла с лица Шрива остатки грима и начала накладывать новый. Ее прикосновение подействовало на него как бальзам. – Теперь у тебя синяк.

Он пожал плечами, когда Миранда отошла от него.

– Я актер. Я использую любое происшествие себе на пользу. – Он открыл глаза, направив взгляд к свету. Лицо его старого испытанного друга казалось лишь бледным пятном, а черты лица были совсем неразличимы.

– Шриви, – прошептала Ада, растирая грим у него на щеках и на лбу, – что происходит?

Он продолжал держать глаза закрытыми, опасаясь того, что Ада может в них прочитать.

– Я повернул голову в одну сторону вместо того, чтобы повернуть в другую. Вот и все.

– Что ты видишь, когда смотришь на меня? – Голос Ады был по-матерински нежен.

Он постарался сфокусировать взгляд, но ничего не получилось. Ее лицо осталось размытым пятном. Он заговорил, обращаясь к ее смутному очертанию.

– Все будет хорошо, Ада.

Она покачала головой, продолжая гримировать его.

– Нет, мой мальчик. Ты можешь хоть немного видеть?

Он прислушался. Кажется, они были одни.

– Я могу видеть, – прошептал он.

– Достаточно, чтобы продолжать спектакль?

– Я буду осторожен. После того, что случилось, публика не ждет от меня резких движений.

Она нанесла более темный грим ему на щеки, придав ему вид худощавого молодого человека, каким был Петруччо, нищий охотник за богатым приданым Катарины.

– С тобой что-то неладно. Ты сам не свой после Вайоминга.

– Мне уже лучше. Я поправлюсь; это лишь вопрос времени.

С особой осторожностью она нарисовала ему черные брови.

– С глазами шутки плохи, Шриви.

Даже это легкое прикосновение заставило его поморщиться. Ушиб, полученный в Вайоминге, все еще беспокоил, и голова болела как прежде. И даже, пожалуй, больше, после того, как Миранда попала ему в голову лютней. Шрив выругался.

– Прости, – пробормотала Ада.

– Я не тебя ругаю, – поспешил заверить ее он. – Я просто подумал о собственной неуклюжести.

– Но ты не сказал ей, что все произошло по твоей вине?

– Нет.

Она сняла полотенце с его шеи.

– Я найду ее и успокою. А то она проливает из-за этого горючие слезы.

Он протянул к ней руку. Ада посмотрела на него, потом взяла его за руку и крепко пожала.

– Ах, мой мальчик, это все твоя гордость. Хуже, чем у любого ирландца. Скажи ей сам. А еще лучше, если ты сядешь с ней рядышком сегодня вечером и все расскажешь.

Шрив тяжело вздохнул.

– Ей не надо об этом знать. Она будет во всем винить себя, будет плакать и расстраиваться. Нет. Ей только станет хуже.

– Ты хочешь, чтобы она стала твоей женой. Она достаточно сильная женщина, чтобы осознать последствия своего поступка. Мы все совершаем ошибки, Шриви. И мужчины и женщины. И живем с этим до конца своих дней. Она уже не маленькая девочка, так что перестань обращаться с ней как с ребенком. – Ада замолчала, и Шрив почувствовал, как ее губы коснулись его лба.

Несколько минут спустя он один сидел посреди сцены. По другую сторону занавеса волновалась публика. Подошедшие вскоре актеры с любопытством поглядывали на него. Он приложил руки ко лбу, стараясь вспомнить не реплики, а все мизансцены. Он ни в коем случае не должен оказаться не в то время не в том месте.

Взвейся ввысь, язык огня![13]

Френк де ла Барка сошел по сходням на Портовую набережную Нового Орлеана. Июльская жара и сильная влажность сразу же напомнили ему парную баню. Среди многочисленных запахов порта преобладал запах гнилой рыбы. Москиты пищали прямо у самого уха. Закурив сигару, он выпустил кольцо дыма в назойливых насекомых.