Петрас ответил ему по-немецки:

— Очень сожалею, но магазин закрыт. Пожалуйста, приходите в другой раз.

Человек сначала вроде бы смутился, но потом вдруг впал в крайнее раздражение. Подняв свой чемодан на уровень груди, он держал его руками, скрещенными в виде буквы «X».

— Как это закрыт? Дверь не заперта, на витрине табличка «открыто».

— Магазин закрыт. Я его хозяин. Если я говорю закрыт, значит, закрыт. Если дверь не заперта, а я говорю — закрыто, значит, закрыто. Если дверь заперта, а я говорю — открыто, значит, открыто. Мне продолжать или вы уже схватили суть?

— Но вы не имеете права так поступать. Существуют ведь муниципальные нормы…

— Ваша фамилия Кифниц или Мангольд?

Сердитый мужчина готов был еще много чего наговорить, но от вопроса Петраса слова замерли у него во рту. Закрыв рот, он облизал губы и боязливо огляделся по сторонам, точно опасался, что у стен могут оказаться уши.

— Мангольд. А вы откуда знаете?

— Не важно. Просто скажите им, что она должна знать. Скажите им, что так сказал ребенок — она должна знать.

Мангольд медленно опустил свой чемодан. И недоверчиво спросил:

— Ребенок так сказал? Неужели?

— Да, ребенок. Так что пойдите и скажите им об этом, и пусть нас оставят в покое.

— Хорошо. Да, да, хорошо.

И Мангольд без лишних слов скрылся.

Изабелла посмотрела, как закрывается входная дверь. Потом перевела взгляд на Петраса.

— Кто это был? И что ты ему сказал?

— То, чему я собираюсь научить тебя сейчас, очень опасно, Изабелла. Уже очень давно этого никто не делал, и многие считают, что не надо делать и впредь.

— Но ведь ты только что говорил, что во времена твоего детства это делали постоянно.

Вместо ответа Петрас пересек комнату и подошел к одному из книжных шкафов, занимавших всю стену от пола до потолка. Постоял перед ним, явно разыскивая что-то определенное. Найдя, он протянул руку, снял с полки какую-то книгу, вернулся с ней к прилавку и положил ее прямо перед Изабеллой. Книга была светло-горчичного цвета, толстая и, судя по исходившему от нее запаху плесени, грубо обрезанным страницам и общему потрепанному виду, довольно старая.

— Это очень редкая и ценная книга, не знаю даже, найдется ли сейчас еще хотя бы один экземпляр. Не думаю. Ее написал мой дальний родственник, профессор одного из университетов в Вильнюсе. В свое время не было такого ученого, который знал бы национальный фольклор и мифологию лучше, чем он. Этот человек всю жизнь только и знал, что ходил по деревням и собирал истории. А потом возвращался домой и добавлял то, что ему довелось услышать, к своей коллекции. Получилась вот эта книга. Он работал над ней тридцать лет. — Петрас похлопал по обложке ладонью и замолчал, давая Изабелле время освоиться с новой информацией, а заодно и взглянуть на его сокровище другими глазами. — Я перечитывал эту книгу много раз. Местами она такая интересная, что не оторваться, местами, естественно, скучная. Но знаешь, какая она в основном? Очень печальная. Почему я так говорю? Потому что ничего этого больше нет, Изабелла. Ни в Литве, ни в Латвии, ни в Финляндии, ни здесь, в Австрии… Магия исчезла отовсюду и не вернется больше никогда. Да, волшебные истории можно услышать и сейчас. Но истина ушла из них навсегда. Пойди сейчас в любую деревню, и ты нигде не услышишь новых историй, подобных этим, а все потому, что магии был положен предел. Ее отняли у нас навсегда. На земле не осталось больше ничего мифического или волшебного. Уцелели только старые истории, но и в них не бьется живое сердце. Они похожи на руины древней цивилизации, существовавшей тысячи лет назад. Нет больше свиней, исполняющих одно заветное желание, и облаков, говорящих на забытых языках. Нет и деревьев, что пели о конце света… Их нет, Изабелла. Все они ушли.

— А они на самом деле были? Истории не лгут?

— Конечно не лгут! — взревел Петрас. — Да и кому под силу выдумать такие глубокие и вдохновенные истории? Знаешь, от кого чаще всего узнавал их мой родич? От простых батраков и фермеров, крестьян, обитателей деревни. Неужели ты вправду считаешь, что у этих тупиц достало бы воображения их придумывать? Сотни и тысячи волшебных историй? Нет, они не создали их, они видели их своими глазами. Они сами или их отцы и деды становились свидетелями чудесных событий, которые превратились потом в часть их семейной истории. Нет, эти рассказы не лгут.

— Но что же тогда произошло? Почему они все исчезли?

— Потому что человек плохо с ними обращался и почти всегда использовал не по назначению. Вспомни историю нашего века, Изабелла. Подумай о том, как вел себя человек, и о том, каким он показал себя: эгоистичное, опасное чудовище, которое больше разрушает, чем создает, творит больше зла, чем добра. Так неужели ты считаешь, что современному человеку можно доверить магию и власть, которую она дает? Нет, конечно. Нам даже собственное выживание нельзя доверить. Да мы же себя от самих себя защитить не можем! Вот почему магию у нас забрали. И это очень печально, потому что с уходом магии наш мир сузился и стал скучнее. — Петрас отвел взгляд и, посмотрев вниз, смахнул с толстой книги пыль. — Есть где-то здесь и рассказ о том, как войти в смерть через тот самый сон. В точности, как я тебе говорил. Чего здесь нет, так это знания, как именно это сделать. И ты нигде его не найдешь, потому что знание у нас отняли. Почему? Потому что оно слишком опасно. Оставить его нам — все равно что позволить младенцам играть со змеями… Но его больше нет, Изабелла. От этой змеи осталась только кожа — прелестные мифы и волшебные сказки, которые мы рассказываем деткам перед сном. Кожа по-прежнему прекрасна, но змеи в ней нет.

— Но кто это сделал? Кто лишил нас этого? — Она показала на дверь. — Мангольд? Такие, как он?

Петрас покачал головой:

— Он всего лишь посыльный. Но я не могу ответить на твой вопрос. Ты либо сама найдешь ответ, либо не узнаешь его никогда.

— Хорошо, с этим я согласна. Но скажи мне одно — это был Бог? Бог отнял у нас магию?

Петрас заколебался, точно решая, говорить или нет.

— Бог — это не что-то одно.

Изабелла не знала, как реагировать. Она не поняла, что он имел в виду, но знала, что если попросит объяснить, то он откажется. И тогда она сделала единственное, что пришло ей на ум. Положив обе руки на живот, она сказала:

— Тогда покажи мне. Покажи, как найти Винсента.

* * *

— Винсент?

Винсент увидел свою руку на могильном камне, хотя мысленно он был еще в магазине, со стариком и Изабеллой. Совместить эти две реальности воедино оказалось трудно. Как будто, глядя прямо перед собой, пытаешься свести вместе пальцы рук, сближая их с периферии поля зрения.

— Винсент, ничего не получается! Не работает!

Он снова был на кладбище, снова стоял рядом с Изабеллой у могилы Петраса. Он молчал, все еще пытаясь понять, где находится и сколько прошло времени. А она думала, что он внимательно слушает, ожидая, что она скажет дальше. Он же попросту онемел.