– Ну и рыцари в вашем Дижоне, – презрительно покачал головой Робер, – трусы и бездельники. Я бы и один сотню разъяренных вилланов легко обратил в бегство. Были у меня такие же умники в Мерлане – оброк платить не хотели, а когда я приехал порядок наводить – тоже с оглоблями полезли. Так я одного на копье насадил, второго пополам разрубил, а остальных загнал по уши в родное торфяное болото и держал там до тех пор, пока они не повинились и не выплатили все, что причитается.

– Ох, лучше бы тогда на их месте были вы, сир, – тяжело вздохнул Жак, – потому что через три дня прибыл к нам граф Гуго со всем своим войском и отца прямо на воротах приказал повесить. Все наши работники, а вместе с ними братья и сестры попрятались в лесу, а я едва успел добраться с женой до Вьенна, чтобы попросить в церкви убежища.

Архиепископ хорошо знал моего отца (не зря ему отсылали вино на Пасху) и очень не любил молодого графа. Вот он и наложил на меня епитимью крестоносным обетом, с обязательным молебном у Гроба Господня и в Вифлееме. Граф потребовал за неподчинение и за убийство двух благородных моей головы, да сделать ничего не смог, потому что, взяв крест, я оказался под защитой церкви.

Вот собрался я, оставил жену послушницей у августинок да отправился в Марселлос. И теперь, если не сумею возвратиться к Рождеству, искупив грех кровопролития, то по местным законам наши земли заберет себе граф. Так что, сам понимаешь, выхода у меня другого нет…

– Ну что же, в Акру так в Акру, – вздохнул Робер, – я все равно первым делом туда и собирался. А фьефы столько лет меня ждали, что, я думаю, еще подождут…

На борту нефа «Акила», Родос – Акра,

1227 г. от Р.Х., второе воскресенье мая – вторник,

канун Вознесения Господня (9 мая– 18 мая)

Ранним утром Жак первым покинул шатер – за ужином он слегка злоупотребил легким ломбардским сидром и теперь, под сочувственным взглядом вахтенного матроса, несся в гальюн. Облегчив душу, он наконец проснулся и, оглядевшись по сторонам, понял, что ставших уже привычными очертаний родосского форта в поле зрения не наблюдается. Повертев головой, Жак увидел, что «Акила» поднял парус и в окружении нескольких десятков кораблей движется навстречу солнцу. Просияв, «оруженосец» кинулся со всех ног будить благородного рыцаря, чтобы сообщить ему о том, что конвой уже вышел в море и они на пути к долгожданной Святой Земле. Более всего состоятельного, но не очень воинственного виллана радовало то, что теперь до самого Кипра им не нужно будет опасаться нападения со стороны сицилийца, страдающего морской болезнью.

Но, к разочарованию приятелей, водная гладь, от края до края, была ровной, «словно родное болото в Мерлане» – как выразился Робер. Качка не ощущалась вовсе, попутный ветер наполнял парус, и неф, рассекая воду, весело бежал вперед.

– Что там думает венецианский адмирал? – спросил мэтр Понше у капитана. – При такой погоде не грех и пойти южнее, чтобы сразу попасть на Кипр, а не тащиться до самого мыса вдоль сарацинских земель.

– Так-то, конечно, так, – отвечал мэтр Турстан, – можно, конечно, и напрямик. А можно и вдоль Атталийского залива – с такой охраной, как у нас, сарацины и носа не высунут из своих деревень. Только не нравятся мне две вещи. Во-первых, в море нет ни чаек, ни дельфинов. А еще – вот это облачко…

Понше посмотрел в направлении, указанном капитаном, и увидел, что со стороны берега, догоняя конвой, движется маленькая темная тучка. Помощник капитана пожал плечами. Первая ласточка, как известно, весны не делает.

– Шторма в это время здесь большая редкость, – продолжал Турстан, – но если уж поднимется буря, то страшнее и придумать нельзя. Кипрские моряки мне много чего рассказывали. Знаешь что, Понше, а спустись-ка ты вниз и предупреди палубных пассажиров, чтобы они по первой же команде готовы были спрятаться в трюме. Не нравится мне все это…

Предчувствие не обмануло старого капитана. Не успело солнце пройти и половину пути к зениту, как вслед за первой тучкой появилась вторая, затем третья, и вскоре все небо – от горизонта до горизонта – затянули плотные слоистые облака. Они становились все плотнее и наползали на солнце, вначале превратив его в белесый луноподобный диск, а затем и вовсе укрыв от глаз встревоженных наблюдателей. Одновременно с появлением грозовых туч ветерок, до этого легкий и попутный, начал крепчать и вскоре изменил направление. Теперь он дул с северо-запада, поднимая пока еще небольшие, но непривычно крутые волны. Эти волны начали бить в скулу «Акилы» с какой-то непонятной азартной злостью, словно проверяя марсельский неф на прочность.

В преддверии шторма конвой начал рассыпаться. Несколько галер налегли на весла и пошли в сторону берега, почти не различимого в преждевременно сгустившихся сумерках. Венецианские юиссье, напротив, подняли паруса и стали уходить в открытое море. Вероятно, их адмирал, рассчитывая, что большие суда справятся с надвигающейся бурей, решил отойти подальше, чтобы не разбить свои корабли о прибрежные скалы.

Ветер усилился, снова сменил направление и теперь дул с юго-востока, принося откуда-то со стороны Кипра очень низкие темно-фиолетовые тучи. Волны увеличились и стали образовывать пенные буруны, так что вся поверхность моря теперь напоминала огромное черное поле, на котором пасется неисчислимая белорунная отара. Вскоре сверкнула первая молния, а вслед за ней до ушей притихших путников донесся удар грома, да такой сильный и раскатистый, что высунувшийся было из трюма послушник-бенедиктинец испуганно перекрестился и немедленно нырнул обратно вниз.

– Что там? – осторожно выглядывая из-за колонны, спросил его Рыцарь Надежды.

– Похоже, что разверзаются хляби небесные, – ответил послушник, подобрал полы рясы и, переступая через ноги сидящих и лежащих паломников, стал пробираться на свое место.

Жак и Робер стояли у шатра, намертво вцепившись в такелаж и наблюдая за тем, как мечется по палубе команда.

– Где самое безопасное место? – стараясь перекричать свист ветра, проорал Робер вслед пробегающему мимо савояру Гуго.

– Кормовая башня! – ответил тот, прорываясь на шкафут, чтобы командовать матросами, лихорадочно опускающими парус.

– За мной! – крикнул Робер, обращаясь к Жаку. – Только вещи из шатра прихвати.

Едва они успели добраться до заветной лестницы и нырнуть внутрь, как огромный неф, поднимая фонтаны брызг, провалился в водяную яму. Ветер ударил так, что мачта, сделанная из толстой корабельной сосны, согнулась, словно тростинка, и опасно заскрипела. Вслед за первым валом пришел второй, за ним третий, и вскоре волны, перекатываясь через борт и смывая все незакрепленные предметы, стали швырять «Акилу» вверх и вниз, словно это был не неф, везущий несколько сотен пассажиров, а утлый рыбацкий челнок.

Жак высунулся из бойницы, и волосы у него встали дыбом. Морская стихия показала, на что она способна на самом деле. В поле зрения осталось всего несколько кораблей, и все они терпели бедствие. Гороподобная волна накрыла длинную сицилийскую тариду[13] и подняла ее на высоком гребне. Судно зависло в воздухе, беспомощно молотя веслами, и с громким плотоядным хрустом переломилось пополам, оставив на поверхности множество кувыркающихся обломков и отчаянно барахтающихся людей.