В конюшне царило лихорадочное оживление — иначе описать эту веселую атмосферу Мещерский затруднялся. Конюшня была большой: двадцать восемь лошадей, содержавшихся в аккуратных, отделанных свежеструганым деревом денниках. Пахло сеном, овсом, лошадиным потом, выделанной кожей. На стене у входа висели уздечки, украшенные наборным металлом. Тут же на стеллаже были сложены новенькие седла.

Хозяйничали конюхи, а над ними был свой начальник — седенький крепыш Иван Данилыч, в прошлом якобы профессиональный жокей, ныне же тренер. «Наш конский папа», как представил его на ухо Мещерскому Скуратов.

Они в сопровождении Ивана Даниловича шли по проходу вдоль стойл. Пофыркивание, тихое ржание... Мещерский смотрел на лошадей. Почти все они были накрыты синими суконными попонами с аббревиатурой АЮР — «Армия Юга России». Все это — и само здание конюшни, и вычищенные до блеска стойла, и весьма дорогие конно-спортивные аксессуары, и сами ухоженные, сытые лошади — свидетельствовало о том, что у югоармейцев имеются средства, и не на один лишь поход на Восток.

И, словно опять угадав его мысли, Астраханов, а он чувствовал себя тут как рыба в воде, начал с воодушевлением рассказывать Мещерскому, «как все тут у них начиналось». Как строились новые помещения, набирался персонал, как приобретали лошадей — скольких пришлось выхаживать...

Подвел к одному из денников. Его занимал молодой гнедой жеребчик с белой отметиной на лбу и перебинтованными бабками.

— Вот этого с Алексеем по бросовой цене купили, выбракован был подчистую, — он потянул коня за Узду, поворачивая его голову к Мещерскому. И тот увидел, что конек — кривой на один глаз.

— Родовая травма, — вздохнул Астраханов. — Под нож бы пошел. Алешке сильно приглянулся. Пожалел он его. Одним словом, купили на конеферме, выходили. Жеребенком-то слабеньким был, в чем душа держалась. А вот Ничего, выправился. Резвый, шустрый. Пусть себе живет. Ему и одного глаза хватает — солнце видит. А Призы брать — другие найдутся.

В дальний конец конюшни Мещерского не повели.

— Нет, этих в деле надо смотреть, — решил Скуратов. Он повел Мещерского к боковой двери-воротам, выходившим прямо на поле для выездки.

Солнце клонилось к горизонту. Наступал вечер. Комары стали еще злее. Мещерский то и дело хлопал себе ладонью по шее и щекам. Они встали у кромки поля, облокотившись на полуразвалившуюся изгородь.

— Денег соберем к следующему году и здесь все приведем в порядок, — сказал Скуратов и, глядя на садящееся за дальний лес солнце, добавил: — Если живы будем, конечно.

— Конечно, проще было бы ехать на джипах и вездеходах, — усмехнулся в тон ему Мещерский. — По пескам — по горам, нынче здесь, завтра там... Я вот все думаю, как эти ваши питомцы перелет до Тегерана перенесут. А потом пустыня Гилян... Там, конечно, все совсем не так, как девяносто лет назад, но все-таки это аравийская пустыня, не что-нибудь. Там нам массового падежа лошадей не избежать.

Дробный топот копыт по пыли... Из ворот конюшни галопом вырвался вороной жеребец под седлом. На нем сидел Алагиров — и как сидел! Конь, направляемый умелым седоком, стремительно обогнул круг. Заплясал, загарцевал, встал на дыбы. Алагиров показывал его восхищенному Мещерскому. Выездка была безупречной.

— Мы тут иногда для своих маленькие состязания устраиваем. Вот показываем и выездку, и джигитовку, и рубку лозы. Тренер у нас хороший, не Данилыч. а еще одного со стороны приглашаем. Бывший замкомандира кавалерийского полка.

— Это полк, что когда-то на «Мосфильме» для съемок держали? — Мещерский глаз не мог оторвать от Алагирова и его вороного чуда.

— Да нет, — Скуратов усмехнулся. — Это не то. Абдулла, теперь покажи, как он препятствия берет!

Полоса препятствий была разбита здесь же, за конюшней, — ограда из кустарника, яма с водой, несколько свежевыкрашенных полосатых барьеров. Алагиров описал круг, снова пустил коня в галоп. Только пыль столбом из-под копыт... Вороной перелетел через кустарник. Бу-ултых! — задние копыта его чуть задели кромку ямы с водой. Конь получил удар каблуками в бока — Алагиров приподнялся на стременах. Затем встал ногами на седло и стоял, сохраняя равновесие при бешеном галопе, как это показывают джигиты в цирке. Потом ловко на полном скаку спрыгнул в пыль.

— Где ты научился так великолепно ездить? — крикнул ему Мещерский. — Абдулла?

— Дома-а!

— А-а-а! — эхо прокатилось по полю для выездки, залитому красным светом заходящего солнца.

— Английская чистокровная скаковая. Хорошая порода, универсальная, — Скуратов гладил, трепал коня по холке. А тот косил черным глазом, опушенным бархатными ресницами, и то и дело дергал головой, намереваясь цапнуть Скуратова за рукав пиджака. — Трехлеток. Хорош, а?

— Не то слово — чудо! — Мещерский не мог сдержать восхищения. — И денег, наверное, стоит уйму. Вы и его с собой повезете, Алексей Владимирович?

— Алексей меня друзья зовут. Или Алехан. — Скуратов подмигнул Мещерскому и вместо ответа крикнул в ворота конюшни: — Вася, теперь выводи Юлдуз!

И Мещерский увидел Юлдуз — Звезду. И понял, отчего в старину за коня отдавали города.

Юлдуз — кобыла туркменской ахалтекинской породы странного искристо-солнечного цвета: Мещерский никак не мог понять — неужели это золотое атласное чудо — обыкновенная буланая масть? Юлдуз двигалась как тень. Легко, стремительно и бесшумно. Черный жеребец, крепко удерживаемый под уздцы Алагировым, заржал, раздувая ноздри. Но она и ухом не повела.

На ней сидел Астраханов — прямо, чуть-чуть небрежно. Натягивая поводья, заставлял двигаться коня Изящной дробной рысью.

— Юлдуз — прирожденный иноходец, — пояснил Скуратов. — Подарок солнечного Туркменистана. — И затем просто добавил: — Вот, Сергей, вы и познакомились с характером нашего главного груза. Аграф (это была кличка вороного жеребца) самолетом полетит в Тегеран. А затем с нашей экспедицией будет добавлен в горы в Диз-Абад. А Юлдуз доставят позже уже в оазис Хамрин на территории Ирака. С собой через пустыни мы эту неженку не возьмем.

Мещерский смотрел на коней. Кравченко говорил: кто-то с кем-то на самом высоком уровне ищет неофициальные политические контакты в регионе. А лучший стимул для таких контактов — ценный подарок. И что же до сих пор является самым ценным подарком для курдского военного лидера из Диз-Абада или арабского шейха из оазиса Хамрин? То, что веками, тысячелетиями было самым желанным на Востоке — чистокровная, породистая, драгоценная лошадь. Игрушка настоящих мужчин. Очень, очень богатых. Тех, кого уже не удивишь не только нефтью и стрелковым оружием, но и «стингерами», «томагавками» и даже авианосцами в Персидском заливе.

— Нам потребуется особый самолет, — сказал Мещерский. — Один самолет и два рейса.

— Если нужно, мы договоримся с военными, — просто сказал Скуратов.

И по тому, как он это произнес, Мещерский понял: у «югоармейцев», которые, судя по всему, лишь посредники, передаточное звено в этой загадочной дипломатической комбинации, очень, очень, очень сильные покровители. Кто — об этом можно только догадываться. Они, его клиенты, а возможно, один лишь Скуратов из них, знают, кто это. А ему, Мещерскому, менеджеру и проводнику, знать это, видимо, совсем не обязательно. Его дело — самолет, фрахт, визы, паспорта, горючее, продовольствие, фураж, маршрут.