— Ага, значит, учителем к нам приехали, — сказала Елисавета Яковлевна задумчивым контральтовым голосом, в который Бакчаров, черт его дери, тоже сразу влюбился.

— Приехал, — робко отозвался гость.

Вдруг Ева ойкнула и, бесшумно семеня по паркету, испарилась в смежной комнате.

— Ах ты, Лизка, бесстыжие глаза! — заскрипела, стоя в дверях, Залимиха. — А ну, марш в свою комнату, шилохвостка бульварная!

— Господин учитель будет работать в Евиной гимназии, — словно не заметив старушечьей ярости, бодро сказала девушка.

— Знаем мы таких господинов учителей! — ничуть не стесняясь Бакчарова, ревела старая ведьма. — Добро бы чтонибудь стоящее, ради чего хвост подымать, а то вон какая невидаль, кобель, балагурить наученный, рукиноги дрожат, только и забот день и ночь, за где потрогать барышень…

— Я попросил бы, Альмира Тимофеевна, придерживаться выражениев! — до глубины души возмутился Бакчаров такому о себе отзыву.

— Молчи, грыжа астраханская! — рявкнула в ответ рассвирепевшая ведьма. — Душегуб! Мать твою, мокрохвостку, я во как знаю, кошку драную, трепаный подол! Тебя в чулане делали, севрюжью кровь, поангличански ругалися! Все, все я о тебе знаю, черт косой, глазенапа очкастая. От хороших делов из Россииматушки в Сибирь никого еще не сослали, язвить меня в темя…

— Тсс! — приставила к губам палец девушка. — Отстаньте, бабушка, от господина учителя. Умоляю, замолчите, пожалуйста.

У Бакчарова глаза вылупились от всего сказанного, и очки от удивления сползли по носу. А старуха схватила Лизу за руку и повела прочь из гостиной.

— До свидания, господин учитель, — мелодично попрощалась с Бакчаровым девушка. — А вы не толкайте, бабушка, я сама иду уже…

— Кто тебя толкал, бесстыжие глаза, отставная невинность, недотрога бульварная… — кряхтела старуха, упрямо уводя девушку.

Бакчаров ненадолго остался один. Ему было жалко девочек. Особенно младшую. Она была не красавица, но очень милая, ласковая и, судя по всему, добрая.

Залимиха вернулась и повела Бакчарова обратно в свою колдовскую лабораторию. Печной дым сменился едким чадом, кругом потрескивали церковные свечи, но Бакчарову показалось, что в сенях стало еще темней.

Бабка отворила дверь на улицу и сказала Бакчарову:

— Значит, так, иди, обойди дом и сорви с могилки соломинку, чтобы была полая. Да смотри, чтобы дулось через нее.

Бакчаров с удовольствием вынырнул из преисподней на свежий воздух и подошел к могилам за домом. Почти на всех обелисках крохотного кладбища была одна и таже еврейская фамилия. Под крайней, самой ухоженной и роскошной плитой покоились супруги Шиндеры. Дмитрий Борисович сорвал хворостинку, подул в нее и вернулся к Залимихе.

Ведьма усадила его за стол с глубокой чашкой, в которой до краев было налито нечто густое, маслянистое и переливчатое, как ртуть. Жидкость дымилась едкими испареньями. Старуха откупорила пыльную банку, залезла в нее пальцами и изловила в ней две склизких поганки, одну с видимым удовольствием съела сама, а другую предложила Бакчарову.

Учитель разжевал безвкусный, тающий во рту гриб и заставил себя проглотить его.

— Теперь слушай внимательно, — сказала ведьма. — Склонись над зельем, сунь один конец соломинки в чашку, другой в рот возьми. Смотри внимательно на поверхность зелья и дуй, не отрываясь, в соломинку.

Ведьма забубнила заклинания, и Бакчаров стал усердно, не без интереса, исполнять все ему веленое. Когда он дул в соломинку, дымящаяся жижа не бурлила, а пузырем поднимаясь к его лицу, отражала его физиономию с надутыми, как у стеклодува, щеками и красными от напряжения глазами, потом пузырь лопался, обдавая Бакчарова густым жаром, и надувался заново. Бакчаров всматривался слезящимися глазами в переливчатую, скользящую как мыльный шар поверхность, стараясь различить проносящиеся перед ним во время надувания кривые мутные образы. Вдруг ему стало плохо, закружилась голова, и в глазах потемнело.

— Фуу, не могу больше, — оторвался Бакчаров.

— Дуй! — остервенело скомандовала старуха. — Дуй, кому говорят!

Бакчаров послушался, а ведьма встала сзади и взяла его за уши. Учитель дул до тех пор, пока слезы его не закапали в чашку. Дмитрий Борисович отчетливо почувствовал, как внутри чтото оборвалось, в ушах гулко пробил колокол, сердце замерло, в глазах разноцветными огнями вспыхнула рождественская елка, в голове помутилось, и Бакчаров погрузился во тьму.

Как только голова учителя повисла в руках старухи, она склонилась и быстро, скороговоркой, зашептала над ним:

— А слугато пулькито вытащил, а сам в ружья пробки забил, как ему было велено, ради шуточки, чтобы только хлопнуло, да по вам шлепнуло, а племяшкато губернаторский патрончикито подменил настоящими, так как смерти хотел твоей, равно как и усопшей сударыни.

Потянув обмякшего в обмороке Бакчарова за уши, она оперла его на спинку стула так, что он развалился, запрокинув голову с разинутым ртом.

Залимиха взяла со стола чашку, вышла из сеней, выкопала ямку, вылила в нее зелье и закопала. Вернувшись, она растрясла Бакчарова. Он пришел в себя, мгновенно покрылся липкой испариной и осмотрелся вокруг с открытым ртом и полуоткрытыми от дурмана глазами.

Дверь с улицы отворилась, и в сени, цокая копытцами по половицам, вошли два серых чертика со свирепыми мордами, таща в четыре руки тяжелый бидон.

— Куда ставитьто? — спросил один из них страшным гнилым голосом.

— На кухню несите, — послышался голос Залимихи.

Бросив взгляд на потерявшего дар речи Бакчарова, чертенята недовольно фыркнули и, пыхтя под весом бидона, торопливо процокали в дом.

Видя, как Бакчаров проследил глазами от одной до другой двери, Залимиха улыбнулась и промолвила понимающим тоном:

— Что, чертики? Это ничего, это пройдет. После желчи аспида и не такое привидится. Вина выпей да выспись как следует. А теперь проваливай и ни шагу сюда.

Бакчаров стремительным рывком, выставив перед собой руку в направлении двери, устремился на улицу. Учитель выскочил за дверь и, поскользнувшись, кубарем скатился с крыльца. На свежем воздухе ему стало еще хуже. Он, шатаясь и спотыкаясь, обошел дом, прошел мимо могил и перевалился через кованую ограду.

В это время две застывшие в окне второго этажа девичьи фигуры провожали его взглядом.

Потом по пути учителя качало из стороны в сторону, дважды рвало в подворотнях, и все прохожие принимали его за пьяного. Пробравшись в «Левиафанъ», Бакчаров потребовал у Анисима бутылку «Мадеры», но не дождался слуги и уснул, ничком распластавшись на кровати в обуви и шинели.

6

Очнулся он поздним вечером с тяжелой похмельной головой. «Не надо было ходить, — думал Бакчаров. — Кой черт меня дернул?» Вдруг он нахмурился, вскочил, распахнул окошко и уставился на тускло подсвеченный особняк губернатора. В некоторых окнах дома, словно забыв о трауре, горели огни, а другие смотрели на Бакчарова темными холодными пятнами. По мокрым улицам, как сказочная волшебница, причудливо вертясь, носилась тяжелая и сырая вьюга. Оживленная этой волшебницей, ночь казалась праздничной.