Это что-то вроде милиционера, интересующегося издательством „Гиперборей“».

Он говорит: «Один мой друг, ныне покойный, говорил: „Я вот всё мучаюсь, когда с девушкой знакомлюсь, то рассказываю ей про науку, Брамса играю, а сам всё думаю, как бы ввернуть, что у меня хер большой“. И правда — большой был.

Мы с ним вместе учились радиоэлектронике — он гений был, да только умер. А я — жив, только стал инженером по звуку. А мог бы учёным быть.

Ну, вы мне скажете про эти дела: „Хер большой, а сам как маленький“.

Так я вам вот что отвечу: нам действительно тогда было лет по двадцать, но и во всякие времена есть такой формат отношений — беззаботное перепихивание. Он был всегда, а тогда-то уж точно. Тогда у нас случилась сексуальная революция, Макдональдс, и оказалось, что молодость наша, и этот его большой хер, совпали с тем, что можно стало снимать квартиры и в гостиницах перестали спрашивать штамп в паспорте при заселении.

Да-да, я застал, когда спрашивали, и если ты с чужой женой был или с незамужней подругой, то в паспорт вкладывали красненькую десяточку, а то и лиловую двадцатипятирублёвку.

Я сейчас вспоминаю это время с нежностью, но без восторга. Много мы наделали всякой дряни — на первом шаге воспоминания как-то тепло, а потом — стыдно. По разным причинам стыдно, чего уж — иногда просто от того, что помнишь свои глупые речи и напыщенность.

А уж про тех, кому мы сделали больно, и говорить не стоит.

Но как у мужиков похуже со здоровьем, так сразу начинаются воспоминания о былых амурах и прочей сексуальной революции. Не паяльники же вспоминать с запахом канифоли и старую элементную базу — это теперь стыднее прочего.

Так вот об отношениях. В том формате, про который я вам рассказываю, были свои требования — мы же не пристаём к футболисту с вопросами, читал ли он „Анну Каренину“. Мы предполагаем, что он доставит нам, не выходя из телевизора, иное наслаждение, а там и дело с концом.

Ну, и в Макдональдсе? Который тогда нам казался космической станцией, и сейчас смысл есть, не всё ж в „Пушкине“ обедать.

Недаром эти два заведения стоят друг напротив друга в конце Тверского бульвара.

Тогда в отношениях много нового было.

То есть, не нового, а просто произнесённого вслух.

К примеру, был у меня друг, у которого был роман с одним профессором. Натуральный роман, не весёлое перепихивание. Драмы. Расставания и встречи.

Статью за это ещё тогда не отменили, и я с удивлением вдруг понял, что это и есть гомосексуализм. Слово длинное и неудобное.

Но времена поменялись, и даже паяльники стали использовать по-другому.

В коммерческих, так сказать, целях.

Я, кстати, всегда завидовал женщинам, что у них может быть опыт промеж собой, и это им люди прощают, и бисексуальность эстетична, а вот с мужчинами всё иначе.

Причём большинство моих подруг, которые уже бабушки, а одна, кажется, дедушка, этот опыт имели, а будь со мной такое, я, поди, не сознался б. Девочки с детства целуются встречаясь-прощаясь, а у наших мальчиков это не в чести. Даже такого повода к тактильным контактам нет…

Так вышло, что я всю жизнь звуковиком работал.

Аппаратура, провода, и, как правило, музыка рядом. А музыканты разные бывают. Бывало, обнаруживалось, что мужчина в меня влюблён — нечасто, но такие случаи были. Это, правда, как-то само собой рассосалось — на теоретическом уровне, когда я был уже не молод, кстати.

И, знай себе движки на пульте гоняю, вида не подаю.

Другое дело, я всё же могу представить себе всё, что будет, так что мне можно зачесть этот опыт. Тут есть хорошая история: „Один могущественный и благородный король, явившись на исповедь к монаху, сказал: `Как-то раз пошел я в покои одной придворной дамы, чтобы с ней согрешить, но дамы не было, постель ее была пуста, и, стало быть, греха я не совершил`. `Напротив, мессер, — ответил ему монах, — это все равно, как если бы дама была в постели`. `Но разница все же есть`, — сказал король“.

Тогда же другой мой приятель мечтал спознаться с негритянкой. Наконец, когда границы открылись, он поехал в Париж и снял там проститутку. Даже двух. И вот, в восторге рассказывал, как сбылась его мечта: „Ах, эти дочери Ганга…“

Его подвела география и произношение.

Но решительный был человек, да.

Я же не решительный, я — звуковик. Вот в старом кино Паратов был решительный — шубу в лужу положил перед бесприданницей.

Расточитель.

Я бы не положил.

Можно на руках девицу перетащить: в том-то и дело — это ведь такой случай женщину обхватить. Я бы нипочём не отказался. Тем более, что шубы-то у меня и нет.

Надо было готовить шубы летом.

Ну и как всегда у нас, лужи вокруг.

А теперь нужно облюбовать какую-нибудь лужу.

Встану рядом. Авось».

Он говорит: «Если уж пошла у нас такая пьянка, то я расскажу вам про динамо.

Вы, по сравнению со мной молоды, а я ведь ещё пятидесятые помню хорошо, и, если напрягусь, то вспомню и сороковые.

А слово динамо — знатное.

Вы его все употребляете, а сути его не знаете.

Ну, сейчас все стали образованные, в интернетах обо всём справляетесь, а я помню ещё как ксероксами пробавлялись.

Ну там кто порнографические рассказы множил, кто индийскую гимнастику, а кто — Солженицына.

Я так видал отксеренную книгу иностранца Флегона „За пределами русских словарей“, так там была специальная статья, где говорилось: „…обман мужчины, заключающийся в отказе женщины на совокупление после подачи надежд, введших мужчину в определенные расходы“.

Умри, лучше не скажешь.

А лучше не умирай.

Друг моего брата, а брат меня был почти лет на десять старше, был — стиляга.

И вот этот человек, казавшийся мне тогда напрочь убитым стариком и называвший себя настоящим стилягой, то есть образца ещё пятидесятых годов, рассказывал мне историю про динамо.

Он рассказывал, что тогда они приглашали к себе на хаты девушек из Кунцево и Люблино. Девушки приезжали, и стиляги с вожделением ждали часа, когда перестанет ходить городской транспорт. Однако, некоторые девушки, несмотря на то, что жили в Кунцево и Люблино, оказывались состоятельнее, чем о них думали стиляги. Они, улучив момент, выскакивали из квартиры и ловили такси. А такси раньше звалось „динамо-машиной“ — из-за щёлкающего счётчика.

И, — говорил он, — именно таких барышень, наевшихся и напившихся, а потом уехавших на такси, звали „динамистками“.

Впрочем, другие знающие люди потом говорили, что всё это неправда.

Они говорили, что настоящие стиляги, ещё пятидесятых годов, с барышнями, а, правильнее — чувихами из Кунцева и Люблина, как теперь принято писать, никаких дел не имели.