— Ой… — послышалось внизу. — Ой, девушка, мне плохо. Сердце… Ой…

— Ну, медпункт в здании вокзала, — сказала проводница довольно-таки бесчеловечным голосом. — Тут два шага.

— Да вы что, я умираю…

— Секунду, — скомандовал Струмилин, брякнувшись плашмя на полку и споро натягивая джинсы. — Секундочку, я врач.

Спрыгнул — и чуть не зашиб топтавшуюся внизу проводницу, так его вдруг шатнуло. Сердце, чудилось, еле вытягивает… В глазах потемнело, но заставил себя проморгаться.

— Извините, девушка. Что-то голова закружилась. А ну, подвиньтесь-ка.

Женщина в цветастом халатике лежала на своей 33-й полке бледная до жути. На висках бисеринки пота, пульс частит страшно. Странно — у нее тоже резко упало давление. Ладони ледяные, влажные. Дышит неровно.

— Чаю горячего и очень сладкого принесите, быстро, — не оборачиваясь, скомандовал Струмилин.

— Что?! — возмутилась проводница. — Да вы еще за вчерашний чай не заплатили!

— Быстро, я сказал, — рявкнул Струмилин, нашаривая в кармане какие-то деньги. — Вот сотня, хватит?

— Да вы что, мужчина, раскомандовались? — Проводница деньги взяла, но возмущаться не перестала. — Мы уже на станции, понятно вам? На стан-ци-и! Через… — она взглянула на часы, — через пять минут нас отгонят на запасной путь! Мне убираться надо, вагон сдавать. Мне домой надо уходить! Буду я вам тут чаи варить!

— Ой, не надо чаю, — простонала лежащая женщина. — Когда его вчера выпила, мне так плохо стало сразу… Может, заварка?..

— А что заварка? — обиделась проводница. — Не «Липтон», конечно, но вполне приличная заварка, я сама такую пью.

— Отличный чай, очень хороший был чай! — подал голос Бо́рдо. — У меня давление повышенное, иной раз заснуть не могу, так голова болит, а вчера как выпил — сразу уснул, и ничего не болело, и спал как убитый, и сейчас чувствую себя великолепно. Спасибо за чай, девушка!

— Может, кофе лучше выпить? — предложил Струмилин. — Быстрее действует. Есть у вас кофе, девушка?

— Что-о? — Голос проводницы превратился в ультразвук.

— Людочек, ты там как? — послышался ленивый бас, и в купе заглянул высокий полицейский — очевидно, из поездной бригады. — Есть проблемы?

— Не то слово! — прокричала Людочек. — Чай им не нравится! Кофе подавай! Да весь вагон пил этот чай и уже вышел! И ни с кем ничего не случилось!

— Потише и подробнее, — приказал парень, вытесняя проводницу из купе. — Так, пассажиры, предъявим билеты и документы, быстро.

— Слушайте, тут женщине плохо, — сказал Струмилин. — Внезапная гипотония и тахикардия, вы понимаете?

— А то, — авторитетно сказал полицейский, поигрывая резиновой «демократкой». — Чего ж тут непонятного? Паспорт ваш можно глянуть?

— Вы кто? Где я? — послышался вдруг сиплый голос сверху, и все посмотрели на 36-ю полку.

Девушка в красном платье, очевидно окончательно разбуженная поднявшимся бедламом, свесила голову — ее распустившиеся волосы опутали серое омоновское плечо, как золотистая паутина.

Струмилин тихонько присвистнул.

Девушка глядела мутными глазами, потирая горло:

— Вы что здесь все делаете? Как я сюда попала?

Омоновец поморщился:

— Девушка, ну что вы так кричите? Паспорт дайте. Ваша как фамилия?

— Литвинова, — почему-то злорадно подсказала из коридора Людочек. — Место тридцать шестое, фамилия Литвинова.

Струмилин снова тихонько присвистнул.

Полицейский покосился на него, но ничего не сказал и вытянул из-под подушки, на которой спала Литвинова, плоскую черную сумочку с длинным ремешком.

— Позвольте? — Он осторожно, двумя пальцами, вытянул оттуда паспорт в зеленой обложке: — Ваш? Так, правильно, Литвинова Лидия Дмитриевна, год рождения тысяча девятьсот девяностый, место рождения город Комсомольск-на-Амуре, прописка нижегородская… Все нормально.

Струмилин только головой покачал.

Литвинова Лидия Дмитриевна с прежним тупым изумлением оглядывала купе, рассеянно потирая горло, на котором виднелась слабая красная полоса, словно кожа здесь была содрана.

— Ничего не понимаю, — прохрипела она. — Ни-че-го…

«Я тоже», — подумал Струмилин.

— Ладно! Всё! — пронзительно закричала из коридора проводница, у которой, похоже, окончательно лопнуло терпение. — Антон, гони ты их всех в шею! Мне уходить надо, уходить домой, а еще уборка!

— Так начинай убираться, Людочек, — миролюбиво сказал омоновец Антон. — С другого конца вагона и начинай. А я сейчас документики проверю — и отпущу товарищей.

Антон сунул паспорт Литвиновой Лидии Дмитриевны в черную сумочку. Однако он сделал неосторожное движение и чуть не уронил ее. Оттуда выпал зеленый патрончик с аэрозольными духами под названием «Опиум» и еще что-то блестящее, круглое.

— Ой, извините. — Антон собрал вещи с пола и загляделся на золотой перстенек с изящной печаткой. — Что ж вы кольца так неаккуратно кладете? Потеряете и не будете знать где.

— Боже мой! — воскликнула вдруг больная Чуваева, про которую все уже позабыли. — Но ведь это мое кольцо! Мое! Там и гравировка есть, три буквы: ВКЧ, Валентина Кирилловна Чуваева! Это я!

— Есть такая гравировка, — согласился Антон.

— Вы зачем взяли мое кольцо? — жалким голосом вопросила больная Чуваева, возмущенно глядя на Лидию Литвинову. — Вы что, с ума сошли? А… а…

Словно вспомнив что-то, она привскочила на полке и сунула руку под подушку. Вытащила оттуда потертую сумку — видимо, все женщины в мире прячут в поездах сумочки под подушки! — нервно дернула молнию и простонала:

— Кошелька нет! Меня обокрали! Она меня обокрала!

— Деньги свои проверьте, — скомандовал Антон мужчинам.

Струмилин сперва похлопал по карманам пиджака, потом вывернул их, но напрасно — бумажник исчез. Та сотня сохранилась только потому, что завалялась в джинсах.

— Пусто-пусто, — доложил Струмилин, косясь то на заспанное лицо Литвиновой, то на толстяка, который бестолково копался в карманах и в портфеле, шепотом причитая:

— Все деньги! Бумажник! Карта «Виза»! «Эппл»! И… о «Ролекс», мой «Ролекс»!

Он выставил вперед загорелую волосатую руку, на запястье которой остался только бледный след — здесь, очевидно, и находились прежде часы.

Омоновец Антон был парень деловой — он велел всем предъявить багаж. У заторможенной Литвиновой, изумленного Струмилина и ошеломленного Бо́рдо никакого багажа изначально не было, только у последнего оказался портфель с пачкой каких-то бланков.

У Чуваевой имелась при себе скромная дорожная сумка с убогим барахлишком: два платья, теплая кофта, бельишко, чулки, умывальные принадлежности в полиэтиленовом мешочке. Тут же лежала большая коробка дорогих конфет, перевязанная золотистым шнуром. Не дожидаясь просьбы омоновца, Чуваева открыла коробку. Конфеты лежали в серебряных и золотых гнездышках и выглядели ужасно аппетитно.