«Если и остальные доклады АМГ такие же, как тот, что стал известен, – бесстрастно размышлял Суслев, – Данросс обречен».

Он пристально и оценивающе смотрел на де Вилля, который ему нравился, и радовался, что тот снова прошел проверку – и «Артур» тоже. На ум пришел последний абзац из «Трактата о военном искусстве» (советская элита придавала этой тоненькой книжонке такое большое значение, что многие знали ее наизусть): «Лишь просвещенный правитель и мудрый полководец использует своих самых смышленых воинов как шпионов. Шпионы на войне – самое важное, от них зависит боеспособность войска».

«Вот этим КГБ и занимается, – удовлетворенно думал он. – Мы ищем самых лучших и талантливых во всем Советском Союзе. Мы – элита. Нам нужны лазутчики всех пяти категорий. Нам нужны эти люди – Жак, „Артур“ и все остальные.

Да, они очень нам нужны».

– «Артур» ни разу и словом не обмолвился о том, кто остальные. Ни словом, – продолжал де Вилль. – Сказал лишь, что нас семеро.

– Нам нужно быть терпеливыми, – кивнул Суслев, с облегчением узнав, что «Артур» ведет себя правильно и тоже принимает меры предосторожности.

Ведь так и планировалось: эти семеро не должны быть знакомы, они не должны знать, что Суслев – куратор «Севрина» и по положению выше «Артура». Сам Суслев знал всех агентов «Севрина». В течение многих лет он их утверждал, постоянно проверяя, испытывая их преданность, заменяя одних другими. Проверять нужно всегда, и если агент заколебался, значит пришло время нейтрализовать или убрать его – прежде чем он нейтрализует или уберет тебя. «Даже Джинни Фу, – подумал он, – хотя она никакой не агент и ничего не знает. Никогда нельзя быть в ком-то уверенным, кроме самого себя. Этому учит наша советская система. Да. Пора взять ее в поездку, которую я ей давно обещал. Небольшое путешествие на следующей неделе. Во Владивосток. Как только она окажется там, ей можно будет прочистить мозги, перевоспитать ее и сделать полезной. Сюда она уже не вернется».

Он попивал водку небольшими глотками, гоняя огненную жидкость вокруг языка.

– Дадим «Артуру» полчаса. Прошу, – показал он на кресло.

Де Вилль снял с кресла газету и сел.

– Ты читал о массовых изъятиях вкладов из банков?

Суслев просиял.

– Да, товарищ. Замечательно.

– Это операция КГБ?

– Насколько мне известно, нет, – весело признал Суслев. – В противном случае кое-кого ждало бы повышение.

Это было одно из главных направлений ленинской политики – уделять серьезное внимание банкам, которые составляют основу мощи Запада, проникать в них на самый высокий уровень, поощрять козни, устраиваемые западным валютам другими, и помогать в этом, но в то же время занимать у западных банков капитал по максимуму, независимо от процентной ставки и чем на больший срок, тем лучше, и следить, чтобы ни одна советская организация не отказывалась от возвращения займа, чего бы это ни стоило.

– Разорение «Хо-Пак», несомненно, повлечет и крах других банков. В газетах пишут, что возможен даже накат на «Викторию», а?

Де Вилль невольно поежился, и Суслев это заметил. Его озабоченность усилилась.

– Merde, но это нанесет ущерб всему Гонконгу, – проговорил де Вилль. – О, я знаю, чем раньше, тем лучше, но… но при такой глубокой конспирации иногда забываешь, кто ты есть на самом деле.

– Ну, ничего страшного. Такое со всеми случается. У тебя сердце не на месте из-за дочери. Какой отец не переживал бы? Это пройдет.

– Когда мы сможем действовать? Я устал, так устал ждать.

– Скоро. Вот слушай, – начал Суслев, чтобы приободрить его. – В январе я был на совещании высшего эшелона в Москве. Банковское дело у нас один из приоритетов. По последним подсчетам, наша задолженность капиталистам составляет почти тридцать миллиардов по займам – главным образом Америке.

У де Вилля даже дыхание перехватило.

– Матерь Божья, я и понятия не имел, что вы добились таких успехов.

Улыбка Суслева стала шире.

– И это только советская Россия! На наших сателлитов приходится еще шесть миллиардов шестьсот миллионов. Восточная Германия недавно получила один миллиард триста миллионов на приобретение у капиталистов прокатных станов, компьютерной технологии и многих других нужных нам вещей. – Засмеявшись, он опрокинул рюмку и налил еще. Алкоголь развязывал ему язык. – Вообще-то, я не понимаю их, этих капиталистов. Они обманывают себя. Мы не скрываем, что полны решимости уничтожить их, а они предоставляют нам для этого средства. Просто поразительно. Если у нас будет время, лет двадцать – максимум двадцать лет, – наша задолженность вырастет до шестидесяти – семидесяти миллиардов. С их точки зрения, у наших облигаций по-прежнему будет наивысший рейтинг – ААА, потому что мы никогда не объявляли дефолта… Ни в военное, ни в мирное время, ни в период экономического спада. – Он вдруг расхохотался. – Как там говорил один швейцарский банкир? «Дайте в долг немного – и у вас будет должник, одолжите большую сумму – и получите партнера!» Семьдесят миллиардов, Жак, дружище, и они у нас в кармане. Семьдесят миллиардов, и мы сможем менять их политику, как нам заблагорассудится, а затем в любой выбранный нами момент сделать последний ход: «Извините, господин Капиталистический Банкир-Сионист, но мы с прискорбием извещаем, что неплатежеспособны! О, к нашему превеликому сожалению, мы больше не сможем возвращать долги и даже выплачивать проценты по займам. Печально, но с настоящего момента вся наша теперешняя валюта обесценилась. Наша новая валюта – красный рубль, и один красный рубль стоит сотню ваших капиталистических долларов…»

Довольный Суслев усмехнулся.

– И как бы вкупе ни были богаты эти банки, семьдесят миллиардов им не списать никогда. Никогда. А к этим семидесяти к тому времени нужно будет еще добавить миллиарды всего Восточного блока! И если это неожиданное объявление приурочить к одному из неизбежных спадов в капиталистической экономике… они окажутся по уши в своем собственном дерьме от страха и будут умолять нас спасти их поганые шкуры. Если эти тупые ублюдки разорятся, то так им и надо! – презрительно добавил он. – Зачем нам воевать с ними, если они своей жадностью и глупостью уничтожают себя сами. А?

Де Вилль смущенно кивнул. Суслев вызывал в нем страх.

«Должно быть, старею, – думал де Вилль. – В те прежние дни было так легко верить в дело народных масс. Тогда крики поверженных раздавались громко и ясно. А теперь? Теперь их почти не слышно. Я по-прежнему предан своим убеждениям, твердо предан. Я не жалею ни о чем. Коммунизм пойдет лишь на благо Франции.

А пойдет ли?

Теперь уж и не знаю наверняка, как когда-то. Жаль, что людям никуда не скрыться от всех этих „-измов“, – говорил он про себя, стараясь скрыть свои мучения. – Лучше бы их вовсе не было, а был лишь мой любимый Лазурный Берег, купающийся в лучах солнца».

– Сталин и Берия были люди гениальные, вот что я скажу, дружище, – продолжал Суслев. – Это величайшие из всех русских, когда-либо живших на земле.