Забившись в темный вонючий угол, он тупо разглядывал собственную руку с обломанными ногтями; вчера ночью с ним случилось страшное, позорное падение. Он, поклявшийся на Алтаре, купился на похоть прожженной стервы; вид обнаженного женского тела сломил его верность и его благородство, так долго считавшиеся незыблемыми, как гранит. И что с того, что стражники жестоко прервали сладострастную процедуру в самом ее начале — не стражники должны были остановить его, нет… Он глубоко осознает свою подлость — но и сейчас, вспоминая запах ее тела, он покрывается потом.

Суд действительно состоялся; ранним утром пленников по одному вытащили из ямы, а затаившихся в темноте выгнали ударами копий. Щурясь от непривычно яркого света, труженики кладбища выстроились вдоль стены неровной шеренгой — пестрая, опухшая, остро пахнущая толпа; Игар увидел Тиар — сосед справа покосился, приняв его счастливую улыбку за первый признак помешательства.

Потом, потеряв женщину в толпе, Игар посмотрел прямо перед собой — и увидел виселицу с невообразимо длинной перекладиной и рядом — три столба с изготовившимися кнутобойцами.

Среди пойманных были и калеки и попрошайки, и бандиты-убийцы тоже; Игар ждал, что судья, невысокий молодой человек с равнодушными глазами, попытается выяснить степень вины каждого — вместо этого тот медленно пошел вдоль шеренги, ненадолго останавливаясь, вглядываясь в лица, что-то бормоча под нос. Стражники, следовавшие за ним по пятам, хватали приговоренных по одному и волокли в разные стороны — кого на виселицу, кого под кнут.

Игар удивился полнейшему своему спокойствию. Страшное дело делалось просто и деловито; кнутобойцы спешили, палач выбивал круглые плашки из-под ног, судья медленно шел вдоль шеренги, пленники покорно ждали своей участи. Известное дело, тягуче рассуждал спокойный Игар. Всех перевешать нельзя — и виселица обвалится, да и слухи поползут… В тюрьме держать — так не резиновая тюрьма, и кормить, опять же, надо… Выпустить всех тоже невозможно, без наказания — тем более, так что все по справедливости, то есть как кому повезет…

Но вот что интересно — как судья выбирает, кого казнить, а кого выпороть и помиловать. Как он определяет? Что он при этом чувствует, вот бы кому в душу забраться любопытно…

Тиар, полуодетая, гордо выделялась из шеренги статью и красотой; ее они не казнят, это точно. Женщин, как правило, не вешают, в особенности красивых; Тиар помилуют — а значит, у Игара еще остается шанс…

Судья подошел так близко, что различимым стало его бормотание:

— Под кнут. Под кнут. Повесить. Повесить…

Игар вздрогнул — очередным осужденным к повешенью был толстяк, еще позавчера с накладной грудью изображавший нищенку с ребенком. Теперь его волокли к виселице, уже обросшей неподвижными телами.

Игар отвернулся, чтобы не видеть. За что?! За попрошайничество петля?! А сколько убийц, живых и невредимых, уйдет сегодня из города, почесывая спины?!

— Под кнут, — бормотал судья. — Под кнут…

Под кнут повели Тиар; она шла гордо, как на коронацию. Игар невольно искал ее взгляда — и, проходя мимо, она отыскала-таки его глаза.

Он так и не понял, чего она от него хотела. Она злилась и негодовала — из-за него, совратителя, она потеряла бдительность и попалась так просто и глупо; она пыталась прочитать в его глазах… что? Подтверждение неземной страсти, с которой он ввалился к ней в склеп? Пылкую любовь?..

Во всяком случае, гадливость в его глазах должна была ее удивить. Должна была сильно подкосить ее самомнение и сделать предстоящую порку еще более болезненной…

Он отвернулся.

Притомившийся кнутобоец не поленился раздеть Тиар догола — пленники, еще томившиеся в ожидании, оживились:

— Ах, принцесска-то хороша…

— У-у-у… Вот не думал, что такое увижу…

— Слюни-то подбери, повиснешь сейчас, а лишь бы на голую бабу…

— А я и с виселицы пялиться буду…

Кнутобоец привязал Тиар к столбу и рывком отвел со спины ее длинные волосы; Игар увидел пятно. Пятно в форме ромба под правой лопаткой…

Или нет?..

Он замигал, будто в глаз ему попала мошка. Рябит отчего-то перед глазами. Так бывает, если очень всматриваться…

Где же пятно. Где же пятно, нет ничего, только синяк огромный прямо на хребте, уж не он ли, Игар, припечатал беднягу к саркофагу… Круглый темный кровоподтек посреди спины…

Он протер глаза кулаками. Потом еще; потом снова, оскорбленный, потрясенный, смертельно обиженный. Как?!

— Повесить, — сказал судья его соседу справа, и тот разразился горестным воплем. Синее небо; топот сапог, напрягающаяся, будто струна, веревка…

Кнутобоец полосовал нежную кожу Тиар… Прости, Святая Птица. Женщины, которая вовсе не Тиар. Женщины, к которой в эту минуту Игар ощутил животную неприязнь — кажется, ему приятно, что ее бьют… Это чувство недостойно человека и мужчины, а ведь он стоит перед виселицей, и вдруг последним в его жизни чувством будет именно это — не любовь и надежда, а гадкое, животное отвращение… К ней, и в особенности — к себе. К себе, падшему, предателю и похотливой скотине…

Судья стоял перед ним. Глаза его были сини, как небо, и так же пусты.

Игар знал, что полагается вспоминать свою жизнь — но ничего не вспомнил. Тот день, когда семилетний малыш впервые переступил порог Гнезда… Тот день, когда семнадцатилетний юноша впервые увидел Илазу… Ничего этого нет и не было, воспоминания дряблы, как мокрая вата, и навалившаяся усталость сильнее, чем желание жить. Сейчас за него решат все его вопросы, и не надо самому морочиться с петлей…

Ятерь и Тучка. Слуги в доме княгини, те, что помогали влюбленным. Их вот так же повесили, и он, Игар, виной. Даже если и не он их выдал под пыткой — все равно вся история приключилась из-за него… Было бы справедливо, если бы судьба Ятеря и Тучки постигла бы…

Судья смотрел. Игар не мог понять, что выражают его синие глаза они казались лишенными мысли. Как пуговицы.

…Святая Птица!.. Вот кого он должен вспоминать перед смертью, вот кому должен молиться… Он забыл, он разучился верить, Птица отказалась от него…

Сколько судья может молчать, его ведь еще ждет работа?!

Та женщина… Пенка. Счастливое существо, лишенное рук и ног. Рассвет в степи… Цветные огни в высыхающей траве. Трава… по которой ступает босыми ногами безумная Полевая Царевна. Жизнелюбивый Скаль со страшным забинтованным лицом, падающий со стрелами в груди и с именем мертвой жены на устах…

На дне синих глаз судьи что-то изменилось. На одно мгновение.

— Под кнут…

Игару показалось, что он ослышался; руки в перчатках уже тащили его за плечи, снимали рубаху, ставили лицом к столбу…

Жгучая боль удара вернула его в чувство.

* * *

Кислые лесные яблоки приобретают вполне терпимый вкус, если их испечь в золе.