— Хорошо работаешь, брат! Да, теперь эти шавки напустятся на Фарика! Наизнанку вывернутся! Да уж. Так держать! Ты молодчина!

— Спасибо, мистер конгрессмен, — сказал Роджер, донельзя удивленный. — Я стараюсь.

— Мы с тобой, юрисконсульт! — Джибли Берм улыбнулся самой теплой, сердечной улыбкой.

«Мы с тобой! Хорошо работаешь, брат!» От конгрессмена Джибли Берма… из глубин самого мрачного уныния! «Мы с тобой!»

Не было более сладкой музыки для ушей Роджера Белла — ни у Малера, ни у Стравинского, ни у Баха, ни у Гайдна, ни даже у Моцарта.

«Мы с тобой! — сказал Джиб Берм. — Мы с тобой!»

Впервые в жизни Роджер задумался о том, чтобы выставить свою кандидатуру на выборах.

Вокруг него толкалось около тысячи человек, но Чарли был безмятежен. Колено больше не болело. Он по-прежнему держал руку на плече Конни, но уже не как больной, а как товарищ. Несмотря на гам журналистов, эхом отдававшийся от стен и удвоенный, утроенный акустикой ротонды, Чарли чувствовал себя совершенно спокойным. Да, именно это он теперь обрел — спокойствие. Именно спокойствие было даровано ему — согласие разума с природой. Оратор из него пока неважный, но со временем все придет, ведь Эпиктет сказал: сразу вдруг человек не становится благородным, как бык не становится сразу сильным и могучим, нужно пройти суровую закалку, и все придет. Чарли ощущал в себе безмятежное спокойствие и… свет. Ступни едва касались мрамора. Сейчас он мог бы пробежать сто ярдов так же легко и быстро, как сорок лет назад. Разве это не удивительно?! За час он скинул весь ветхий багаж своей жизни. Теперь он уже не просто глиняный сосуд… он — сосуд божества.

Пипкас так и не сел обратно в кресло, он смотрел на экран, нервно покачиваясь с пятки на носок. Синдикат жив!

— Марта, у него крыша поехала! Спятил, не выдержал стресса! Ты такое когда-нибудь видела?

— Нет, — тихо ответила Марта. Слезы наворачивались ей на глаза, и она изо всех сил старалась загнать их обратно.

— Мам, да что папа такое говорит? — спросил Уоллес. — Что на него нашло, мам? Бред какой-то.

— Искра Менеджера… частица божественной сущности… — Пипкас пожимал плечами. — Ты что-нибудь понимаешь, Марта?.. Марта, что с тобой? — Он бросился к ее креслу. Она молчала. — Это из-за Чарли, да? У тебя, конечно, остались к нему чувства…

— Нет, это не то. — Марта поднесла к глазам тонкий кружевной платочек. — Просто я помню, каким он был. Трудно смотреть, как деградирует сильный и умный человек, который… который… — Она не закончила, боясь разрыдаться.

— Я ненадолго, Уэс, — сказал Роджер. — Знаю, у тебя в приемной уйма народу, но я не мог не зайти — хотелось пожать тебе руку. Просто класс! Поздравляю. Я так рад, словно сам это сделал.

— Да ведь так оно и есть, — ответил мэр. Они стояли посреди комнаты с эбонитовыми стенами. Уэс показал Роджеру на знакомый белый диван: — Давай садись, поговорим.

— У тебя точно есть время?

— Ну конечно. — Уэс еще раз сделал жест в сторону дивана. — Я все утро о тебе думал.

— Обо мне? — поднял брови Роджер. — Как я удостоился такой чести?

Уэс только улыбнулся, правда, без всякой иронии. Несмотря на приблизивший мэра к народу крем-автозагар, лицо Уэса было пепельного оттенка. Под глазами темнели большие круги. Видимо, он неделю уже толком не спал, может, и две недели, а в эту ночь точно глаз не сомкнул — окончательный результат голосования пришел только в четыре утра. Уэс обошел Андрэ Флита с разницей в какой-то ничтожный процент.

Секунду Уэс задумчиво смотрел в большое окно за спинкой дивана. Стоял унылый ноябрьский день с тяжелыми серыми облаками, туманом и такой жуткой влажностью, что невозможно было понять — то ли там тепло и сыро, то ли промозгло и холодно. Уэс подвинул кресло к столику напротив, сел и опять заулыбался.

— Надеюсь, Глэдис или мисс Бизли предложили тебе что-нибудь выпить? Сегодня у нас есть даже шампанское. Вряд ли ты еще когда-нибудь увидишь здесь шампанское, если только сам не выиграешь следующие выборы.

Роджер весело хмыкнул, словно эта мысль казалась ему сущей нелепицей. Он и в самом деле считал такое маловероятным.

— Они очень заботливо меня угощали. Но, боюсь, я не в состоянии пить шампанское в одиннадцать утра.

Мэр поднял руку с воображаемым бокалом:

— Приветствую тебя, как трезвенник трезвенника. Ты решил исход этой борьбы, братишка.

— Я? Каким образом?

— Ты приволок на ту пресс-конференцию самого закоренелого ретрограда во всей Атланте — Чарли Крокера. Это стало переломным моментом в предвыборной кампании.

— Ты шутишь, да? Мы с тобой много раз говорили на эту тему, но при одной мысли о той пресс-конференции меня до сих пор в дрожь бросает. Я-то считал себя таким молодцом! Я был уверен, что выбил из Крокера все, что нам нужно. А он так надул нас! Подумать только: представил Фарика нахалом из черного гетто, наглым придурком, у которого все мозги между ног, который только и делает, что портит нежные белые цветки «Пидмонтского ездового клуба»! Если честно, я был уверен, что с треском провалил твои выборы…

— Наоборот, — сказал Уэс. — Теперь нам известно, — из результатов последнего опроса общественного мнения, — что каждый избиратель, по крайней мере, афроамериканский избиратель…

— Как к тебе прилипло это словечко «афроамериканский»! — перебил Роджер. — Выборы ведь уже кончились!

— Да, братишка, оно прилипло ко мне… точно, прилипло… именно прилипло. Даже приросло.

— Извини, — сказал Роджер, — я не хотел тебя перебивать.

— Ничего. Так вот, теперь мы знаем, что практически каждый афроамериканский избиратель расценил выступление Крокера как предательство по отношению к Фарику. Всем было очевидно, что по плану он должен был говорить нечто прямо противоположное, но в нужный момент подло, как змея, напал на Фэнона. Назвал его заносчивым, самовлюбленным, наглым, ограниченным нахалом, который делает что хочет, ни с кем не считаясь. Выступление Крокера принесло мне больше симпатий афроамериканской аудитории, чем все наши потуги за всю предвыборную кампанию. Оно выглядело как диверсия «влиятельных бизнесменов», то есть богатых белых, по отношению ко мне. А я, Роджер, как правило, не могу похвастаться тем, что горожане испытывают ко мне особые симпатии. Нет, в целом люди относятся ко мне хорошо, но, по-моему, я кажусь им немного… чересчур самоуверенным, что ли.

— Надо же, — удивился Роджер, — интересно, с чего это? Кстати, не помню, говорил я тебе или нет, но этот пассаж насчет змеи — помнишь, Крокер бормотал что-то о Всевышнем Менеджере, пауках и змеях, а ты отодвинул его от микрофона и сказал, что никакого Всевышнего Менеджера не слышал, значит, его устами говорил паук или змея… помнишь?

— Еще бы.