Черри передернуло. На ней было три или четыре кожаные куртки, полученные от различных дружков, – таков был кливлендский обычай.

– В этот высокий замок… – раздался изо рта Энджи голос, густой и тяжелый, как грязь; выронив от изумления молоток, Черри въехала головой в крышу машины. – Моя лошадь теперь пойдет, – продолжал голос.

В мечущемся луче фонарика Черри они увидели, как на лице Энджи задергались мышцы.

– Что вы медлите здесь, маленькие сестры, теперь, когда все готово к свадьбе?

Лицо Энджи расслабилось, превратилось в ее собственное, из левой ноздри побежала тоненькая струйка ярко-алой крови. Энджи открыла глаза, поморщилась от резкого света.

– Где она? – спросила она Мону.

– Ушла, – ответила Мона. – Сказала мне оставаться с тобой…

– Кто? – спросила Черри.

– Молли. Она была за рулем…

Черри хотела найти кого-то по имени Слик. Мона хотела, чтобы вернулась Молли и сказала ей, что делать. Но Черри трясло от одной мысли о том, чтобы остаться здесь, в бывшем цеху; она сказала, это из-за людей снаружи, у них пушки. Мона вспомнила звук, когда что-то ударило в бок ховера. Забрав у Черри фонарик, она стала исследовать корпус машины. В правом борту оказалась дырка ровно такого размера, чтобы Мона смогла просунуть в нее палец, а в левом нашлась еще одна, но уже больше – в два пальца.

Черри сказала, что им лучше подняться наверх – туда, куда, наверное, ушел Слик, – пока эти люди не решили войти внутрь. Особой уверенности Мона не испытывала.

– Давайте же, – торопила Черри. – Слик, наверное, наверху, у Джентри и Графа…

– Что ты сейчас сказала? – Это был голос Энджи, точно такой, как в стимах.

Ладно бы пушки, но когда они выбрались из ховера, на Фабрике оказалось чертовски холодно, а Мона была по-прежнему без чулок. Но – наконец-то! – занялся рассвет: серым на черном стали вырисовываться прямоугольники – скорее всего, окна. Девушка по имени Черри вела их, по ее словам, куда-то «наверх», отыскивая себе дорогу краткими вспышками фонарика-брелока, сразу за ней шла Энджи, Мона же завершала процессию.

Тут она зацепилась за что-то каблуком. Шорох. Наклонившись, чтобы отцепить эту дрянь, Мона обнаружила, что на ощупь это напоминает пластиковый пакет. Липкий. Внутри мелкие твердые штучки. Она глубоко вдохнула и выпрямилась, засунув пакет в боковой карман куртки Майкла.

А потом они долго взбирались по узким лестницам, круто уходящим вверх. Мех Энджи обметал руку Моны на шершавых и холодных перилах. Площадка, поворот, еще один пролет лестницы, еще площадка, снова лестница. Откуда-то потянуло холодом.

– Здесь что-то вроде моста, – сказала Черри. – Идти по нему нужно быстро, ладно? Потому что он вроде как… ну… уходит из-под ног…

А вот это было уже совсем неожиданно: и странная белая комната с высоким потолком, и провисающие полки, набитые растрепанными выцветшими книгами (Мона сразу же вспомнила о старике), и нагромождение каких-то консолей с извивающимися повсюду кабелями, и этот худой человек в черном – глаза горят, а волосы сзади затянуты в хвост, который в Кливленде называют «бойцовая рыбка», – и этот безумный смех, когда он увидел их, и еще этот мертвый парень.

Мона и раньше видела мертвецов, видела достаточно часто, чтобы распознавать их с первого взгляда. У смерти есть свой цвет. Время от времени во Флориде кто-нибудь лежал на куске картона на боковой дорожке возле сквота. Просто лежал и не поднимался. Одежда и кожа приобретали оттенок пыльной дорожки, и все же оттенок этот становился совсем другим, когда эти овощи наконец отдавали концы. Тогда приезжал белый фургон. Эдди говорил, это потому, что, если их не забрать, их раздует. Как кошку, которую как-то видела Мона. Кошка вздулась, как баскетбольный мяч, лежала на спине, лапы и хвост торчали во все стороны, как твердые палки, – Эдди ржал и ржал, никак не мог остановиться.

А теперь смеялся этот вот парень, явно под магиком – уж Мона-то знала, что означает подобный взгляд, – и Черри издала сдавленный звук, похожий на стон, а Энджи так просто застыла у двери.

– Тихо, все, – услышала Мона знакомый женский голос и обернулась.

В дверном проеме с небольшой пушкой в руке появилась Молли, а за плечом у нее образовался огромный парень с грязными волосами, на вид пень пнем.

– Постойте-ка смирно, пока я не разберусь, кто тут кто.

Худой в ответ только рассмеялся.

– Заткнись, – рассеянно бросила Молли, будто думала о чем-то другом.

Она выстрелила, даже не посмотрев на пушку. Синяя вспышка на стене прямо над головой у худого и звон у Моны в ушах.

Худой свернулся калачиком на полу, зажав голову между колен.

Энджи подходит к носилкам, где лежит мертвый парень, глаза его закатились, так что видны одни лишь белки. Медленно-медленно. Будто движется под водой… И на лице такое странное выражение…

Рука Моны в кармане куртки что-то нащупывала сама по себе. Вертела, сжимала подобранный по дороге зиплок, говорила Моне, что в нем… магик.

Мона вытащила пакет – и вправду магик. Сам пакет липкий от подсыхающей крови. Три кристалла внутри и еще какие-то дермы.

Она сама не знала, почему вытащила его именно в этот момент, разве что потому, что все замерли без движения.

Худой с «бойцовой рыбкой» уже присел, но с пола не поднимался. Энджи склонилась над носилками, но, похоже, вообще не обратила внимания на мертвого, а вперилась взглядом в серый ящик, присобаченный к раме в изголовье. Черри из Кливленда вжалась спиной в полки с книгами и пыталась затолкать себе в рот костяшки сжавшихся в кулак пальцев. Большой парень просто стоял рядом с Молли, которая, склонив голову набок, будто к чему-то прислушивалась.

Ну кто может такое выдержать!

Стол был накрыт стальным листом. На столе под какой-то тяжелой железякой – пыльная стопка распечаток. Мона рядком, как пуговицы, выдавила все три кристалла, подняла железяку и – раз, два, три – размолола их в пыль. Сработало: все уставились на нее. Все, кроме Энджи.

– Извините, – услышала Мона собственный голос, сметая желтую горку пыли на раскрытую в ожидании левую ладонь, – бывает… – она зарылась носом в горку и вдохнула, – иногда, – добавила она и вдохнула остатки.

Никто не сказал ни слова.

И снова – в центре тишины. Точно как в тот раз.

Оно движется так быстро, что остается на месте.

Вознесение. Вознесение грядет.

Так быстро, что остается на месте, и она даже может вспомнить последовательно все, что произошло дальше. Сперва – гулкий хохот, «ХА-ХА-ХА», который совсем не похож на хохот. Нет, это просто