Но безнадежно далек южный городок Ейск от затерянного в сибирских пространствах Тобольска. И вряд ли в кровавом месиве гражданской войны кому-то из двух посвященных удалось достичь тайника…

Итак, мы можем доверять свидетельствам капитана Аксюты. Вот почему так интересен его ответ на важнейший вопрос, который задает ему Гудович: «Почему вы не дали возможности бежать Государю?»

Аксюта отвечает, что у них с полковником Кобылинским был проект освободить Государя, но тот отказался, сказав: «В такое тяжелое время, переживаемое Россией, ни один русский не должен покидать Россию. И я не собираюсь куда-либо бежать и буду ожидать здесь своей участи…»

Отражение тех же мыслей мы найдем в «Воспоминаниях» Панкратова, где он рассказывает о беседе с одной из великих княжон:

«– Папа читал вчера в газетах, что нас вышлют за границу, как только соберут Учредительное собрание. Это правда?

– Мало ли что пишут в наших газетах!

– Нет-нет. Папа говорит – мы лучше в России останемся. Пусть нас сошлют подальше в Сибирь».

Что же Аликс?

Неужели она смирилась, «Шпицбубе» – вечная забияка? Никогда! Тысячу раз – никогда. Но она не собирается бежать, как несчастная арестантка – из милости охраны. Она продолжает верить в освобождение Народом и Армией. Она по-прежнему живет мечтами и собирается бежать в окружении «300 офицеров»!

Она рассказывает Жильяру об этих 300 офицерах, которые собрались в Тюмени и готовятся их освободить.

Этот миф был создан… «Святым чертом». Да, уже за гробом он опять сумел обмануть ее.

Осенью в Тобольске появился Борис Соловьев. Он был послан Вырубовой и приехал вслед за ними…

Но вернемся к дневнику Николая.

Тянется, тянется время… Долгожданное вино, прибывшее из Царского Села, вылили из бочек на пристани. (Как мухи на сладкое, слетелись на пристань серые шинельки, заслышав о вине. И, боясь «визита» солдатиков в Дом Свободы и чтобы не было кривотолков, повелел Панкратов все вино уничтожить…)

Из дневника:

«Было решено все вино вылить в Иртыш… Отъезд телеги с ящиками вина, на которых сидел помощник комиссара с топором в руках… мы видели из окон перед чаем».

Тогда же случилась и неудачная попытка генерала Лавра Корнилова свергнуть в Петрограде правительство Керенского, захватить власть: «5 сентября… Видно в Петрограде неразбериха большая… По-видимому из предприятия генерала Корнилова ничего не вышло…»

В заточении эти события соразмерны, разве что огорчение от потери вина больше.

17(17!) сентября, незадолго до Октябрьского переворота, Николай заканчивает 50-ю тетрадь дневника – последнюю, которую он доведет до конца. И начинает новую, которую допишет только до середины… 51 – нумерует ее царь. «Начата в Тобольске».

«18 сентября 1917 года. Понедельник».

Этой записью начинается роковая последняя тетрадь. «Осень в этом году здесь замечательная. Сегодня в тени было 15 градусов, и совсем южный теплый воздух. Днем играл с Валей в городки, чего не делал много лет… Нездоровье Ольги прошло, она сидела на балконе долго с Аликс… Написала мама письмо через цензуру Панкратова».

Продолжается монотонная жизнь. И они развлекают себя любительскими спектаклями. Месье Жильяр и, конечно, девочки, и сам царь – актеры. «Репетили пьесу… Сыграли очень дружно маленькую пьесу… много смеху было».

Николай выступает в главной роли в чеховском «Медведе». Он играет «нестарого помещика», приехавшего получать долг у вдовушки с ямочками на щеках и влюбившегося в нее.

«18 февраля… Шла наша пьеса («Медведь»), в которой играли: Ольга, опять Мария и я. Волнений в начале представления было много, но, кажется, сошло хорошо».

Он стоит на коленях перед Ольгой, играющей вдовушку. «Люблю, как никогда не любил: двенадцать женщин я бросил, девять бросили меня, но ни одну я не любил так, как вас».

Можно представить смех сидящих в зале при этих его словах. Смеется даже Аликс. Как она теперь редко смеется!

Там же, в красном с золотом томике чеховских пьес (издание Маркса), находившемся в тобольском доме, вместе с «Медведем» были напечатаны «Три сестры» и «Вишневый сад»…

Я все воображаю их голоса – там, за дверью комнаты, где живет царица. Горит камин, но холодно. Сибирские морозы. Николай мерным гвардейским шагом меряет комнату, Ольга и Мария готовят роли… А царица, как всегда, полулежит в кресле-каталке. Ее скорбный профиль.

Голос Ольги: – Сегодня Евгений Сергеевич (доктор Боткин. – Э.Р.) рассказал на прогулке, что где-то в этих краях находится усадьба, которую описал писатель Чехов в пьесе «Три сестры».

Голос Аликс: – Я думаю, вернее будет сказать – «находилась». Все усадьбы давно сожгли.

Ольга: – Папа любит Чехова, и почему бы нам не сыграть большую пьесу «Три сестры»?

– Неудачная мысль. – (Это Аликс. Это ее голос.) – Я хорошо ее помню: эти «три сестры» все жаловались, как им плохо живется, все ждали будущего… Надеюсь, они довольны теперь тем, что получили?

Ольга смеется, а может быть, это Мария смеется.

– У господина Чехова есть еще пьеса: продают старинное имение. Там есть сцена: госпожа – хозяйка имения, спрашивает: «Кто купил наше имение?» И тогда мужик, сын их бывшего лакея, гордо кричит ей: «Я купил». – (Это голос Ольги.)

– Ну что же, эта пьеса очень ко времени. И почему бы, действительно, не сыграть ее вам? – (Голос царицы.)

– А кто же будет играть сына лакея? – (Это Мария.)

– Эту роль сейчас сыграют многие. Множество лакейских детей заправляют теперь поместьями, которые они еще не успели сжечь.

– Там есть еще недоучившийся студент.

– На эти роли вам уже актеров не сыскать. Все в Петрограде комиссарами.

– О нет, здесь ходит такой… В студенческой тужурке, и все время норовит столкнуться с Татьяной в коридоре. Я сама видела. – (Это, конечно, опять смешливая Анастасия.)

Мы запомним эту фразу о студенте в тужурке. Мы его еще вспомним: молодой человек в студенческой тужурке, который бродил по дому зимой 1918 года.

– Кстати, Ваше Величество. И у меня в этой пьесе тоже возможна роль. – (Это его голос с гвардейским акцентом – то есть с неожиданными ударениями, как при словах команды.) – Я хорошо помню эту пьесу: там есть человек, с которым все время случаются беды. До смешного все идет прахом. И все называют его – «Тридцать три несчастья»…

Я слышу их голоса – там, в темноте, в исчезнувшем доме, в исчезнувшем времени.

И наступил Октябрь.

Засыпанный снегом Тобольск дремал, и никто не знал о событиях в Петрограде. Просто вдруг перестали приходить газеты. В эти дни он читал «1793 год» Гюго.