– Таксы! – презрительно сказал кудлатый, отбирая кубики и стаканчик. – Что ты мне про такс?.. Вот ты сам! Ты понял, что это граната?

– Понял…

– И я понял. А он – нет. Совсем собакой стал… Говорил я ему…

Оба, прервав игру, посмотрели на монумент.

Неожиданно среди выгуливающих возникла тихая паника: все, не сговариваясь, подхватили своих питомцев за ошейники и устремились кто куда. Затем из тенистой аллеи показалась пожилая чёрно-белая монахиня с дряхлым шарпеем на поводке. Вид у шарпея был не драчливый, напротив, грустный и озадаченный. Тем не менее, пока эти двое пересекали бульвар, ни одна собака к ним так и не приблизилась.

– Франциска повели! – оживившись, сообщил тщедушный. – Я о нём вчера в «Парфорсе» читал. Представляешь, оказывается, из-за него на Лорда Байрона в суд подавать хотели: дескать, зачем натаскал? – усмехнулся язвительно. – Идиоты! Заплатили – вот и натаскал! А статья называлась, ты не поверишь, «Идеологическая чумка»…

Но кудлатый не слышал – по-прежнему скорбно и угрюмо смотрел он на изваяние, рассеянно оглаживая кончиками пальцев неглубокую вертикальную бороздку, делящую пополам широкий выпуклый лоб.

– Медаль получил… зарплату прибавили… – горестно молвил он. – Так вроде всё удачно складывалось…

Тщедушный беспомощно вздёрнул жёсткие седеющие бровки и судорожно вздохнул.

Вдали громыхнуло. Грозовых туч в небе не наблюдалось, – стало быть, подала голос высотная недостроенная гостиница, имевшая привычку при малейшем ветерке возвещать о своём существовании листовым железом. А больше по нынешним временам громыхать было нечему. Исчерпав в затяжной войне с Лыцком все ресурсы, Америка капитулировала ещё год назад…

Кто-то остановился перед скамейкой. Тоже с виду отставник – рослый, длинномордый, с седеющей рыжей гривкой.

– Играем? – заискивающе полюбопытствовал он.

Двое окинули его неприязненным взглядом.

– Играем, играем… – проворчал кудлатый, встряхивая гремучий стаканчик.

Подошедший помялся.

– Ну… я пойду тогда… – неуверенно сказал он, словно бы спрашивая разрешения.

Ответа не последовало – и длинномордый счёл за лучшее удалиться.

– Башку этому Дарвину купировать! – кровожадно буркнул кудлатый. – Естественный отбор! Лучшие – гибнут, мерзавцы – живут… Естественно, да?

– И неплохо живут… – уныло присовокупил тщедушный. – Знаешь, чем он теперь занимается? Туристам за деньги шрам показывает.

– Какой шрам?

– Какой-какой! От зубов…

Тем временем, обнюхав и сфотографировав что можно, иностранцы двинули сворой к лестнице – любоваться разливом. Заждавшаяся нудипедалка обошла встречную толпу и направилась к фонтану. Её проводили взглядами. Впрочем, не все.

– Мода! – обиженно доказывал кто-то с сильным нижегородским акцентом. – Просто мода… Раньше, бывало, только и слышишь: Япония, Япония! Айкидо, бусидо! А теперь как с цепи сорвались: Суслов, Суслов! У нас вон в Нижнем бойцовую арену на тысячу посадочных мест сдали – шутка? Теперь борзодром строят! И ещё большое кольцо – для норных…

– Да почему же мода?.. – взволнованно щебетала в ответ экскурсоводша. – Это образ мышления! Сусловская наша Идея! Вера в то, что каждый, ставший на четвереньки, способен достичь успеха! Журналисты даже слово такое придумали: мировоззверие…

За невысокой мраморной стенкой фонтана клубилась всклокоченная вода, из которой вздымался гладкий каменный куб. Стоящее на нём изваяние, может быть, выглядело менее динамично, чем известный памятник Ставру, зато несомненно превосходило его мощью и величием. Бронзовый служебный пёс, подавшийся выложенной мышцами грудью в сторону реки, зорко всматривался в зарубежный берег, олицетворяя собой державный покой Суслова.

Нудипедалка примерилась и кинула розу на постамент. Бросок вышел неудачный: ударившись о бронзовую лапу, цветок откатился к самой кромке каменного куба и упал в фонтан. Женщина нахмурилась, стала коленом на парапет и, невольно предъявив для обозрения татуировку на левой ягодице, принялась высматривать розу в бурлящей воде. Выловив, отряхнула и кинула снова. Теперь цветок лёг как надо, положив ушастую белую мордашку на край цоколя.

Внезапно, почувствовав копчиком чей-то взгляд, нудипедалка обернулась и очутилась лицом к лицу с модно одетой девушкой, почти подростком, чьи черты показались ей смутно знакомыми: широкие скулы, карие глаза, упрямо сведённые тёмные брови.

– Откуда это у вас? – отрывисто спросила неизвестная.

И бросившая розу почему-то сразу поняла, что речь идёт не о сумочке и не о браслете на щиколотке.

– Нет! – с вызовом ответила она. – Я знаю, о чём вы подумали, но это не подделка…

Девушка смутилась:

– Простите… Я не хотела вас обидеть…

Теперь уже неловко стало обнажённой.

– Н-ну… если вам это интересно… – пробормотала она.

– Да, конечно!

Нудипедалка помедлила, решаясь.

– Честно сказать, нечаянно как-то всё получилось, – с недоумением призналась она вдруг. – Тусовались мы с девками в парке. Смотрю: он… И сама не знаю, что на меня накатило! Я ведь даже не его фанатка была. Догнала, сунула маркер, попросила автограф. Он спрашивает: на чём? Я, недолго думая, и подставила… На третий день смыть хотела, а тут сообщение: трагически погиб, пытаясь обезвредить международного террориста. И так это меня ушибло… Короче, пошла в салон, сделала по автографу наколку. Чтобы уж навсегда… Девки со мной два месяца потом не разговаривали.

– Почему?

– Молодые были, глупые. Считали, что одни только старухи татуируются… А вы, случайно, не журналистка?

– Нет, – тихо сказала девушка. – Я его дочь…

Секунды три, не меньше, нудипедалка непонимающе смотрела на юную незнакомку. Вокруг перекликалась, перетявкивалась звонкими детскими голосами Центральная набережная. Чиркали ролики. Гоняли в основном на четырёх коньках. Кататься в вертикальном положении по нынешним временам, страшась насмешек, мало кто отваживался.

– Ну вы, дочери лейтенанта Шмидта! – негромко и лениво произнёс рядом мужской голос. – Двадцать секунд – и чтобы я здесь вас больше не видел…

Шокированные собеседницы обернулись. Неизвестно откуда взявшийся легавый, со скукой на них глядя, поигрывал резиновой палкой.

– Вам что, сержант, служить надоело? – обретя наконец дар речи, поинтересовалась одетая.

– Документы! – обиделся тот.

С надменным лицом девушка достала из сумки паспорт, раскрыв который легавый крякнул и побагровел.

– Виноват! – истово молвил он, поспешно возвращая взятое. – Ошибочка вышла, Лада Ратмировна! Вы уж это… не обижайтесь… Сами понимаете, аферисток сейчас – как собак нерезаных. Вчера на этом самом месте трёх дочерей задержали… И ладно бы ещё своих шелушили, моськи позорные, а то ведь иностранцев!..

Козырнул – и сгинул. Нудипедалка смотрела теперь на девушку с любопытством:

– Так вы в самом деле дочь?

– А вы тоже сомневались?

– Честно говоря, да… Кстати, меня зовут Ия. – Она бросила быстрый взгляд на изваяние. – Вы, наверное, очень его любили…

– Его нельзя было не любить, – с грустной улыбкой сказала девушка. – За два дня до… до этого… он выступал у нас в классе. Рассказывал о своей работе, о «Кинокефале», о том, что подвиг для собаки – обычное дело… Вы бы видели, как его слушали! – Внезапно черты Лады выразили неудовольствие. Надо полагать,