В соединении Балыкова он в нескольких словах рассказал о случившемся. Там уже находился экипаж сгоревшего самолёта – командир Феофан Радугин, второй пилот Бугримович, механик Луспекаян, стрелок-радист Троцкий.

В Москве сообщение, поступившее из вражеского тыла, взбудоражило высшее руководство Генерального штаба. Действительно ли немцы намерены перейти к химической войне? Однако поступившее следом опровержение усложнило процесс проверки достоверности как первой информации, так, собственно, и второй. Причиной неожиданно послужили обстоятельства, помешавшие инициатору опровержения прибыть в Москву. Что касается мотивировки его вызова – «в связи с переходом в распоряжение Инстанций», то она, как легко можно было догадаться, носила маскировочный характер.

Теперь в наркомате были озабочены вывозом на Большую землю не только Котельникова, но и экипажа сгоревшего самолёта. Между тем во вражеском тылу для приёма второго самолёта несколько сот белорусских партизан соединения Балыкова уже вовсю готовили новую взлётно-посадочную полосу.

Недели через полторы, также глубокой ночью, на обычном грейдерном большаке, где предварительно сотни партизан срезали отдельные деревья, уравнивали, утрамбовывали дорогу, произвёл посадку аналогичный «Дуглас», пилотируемый командиром эскадрильи Григорием Тараном.

Пока выгружали ящики с боеприпасами и оружием, он на ходу в резкой форме отчитывал Радугина, придирчиво выяснял у экипажа обстоятельства, при которых произошло капотирование самолёта. В темноте трудно было его рассмотреть, но чувствовалась в нём строгость, а упитанная внешность придавала солидности.

Как только самолёт освободился от груза, партизаны принялись разворачивать его хвостовую часть для взлёта – настолько была узка взлётная площадка.

В самолёт быстро поднялись лётчики экипажа Феофана Радугина, вслед за ними – Котельников. Тут же взревели моторы, и «Дуглас» побежал вдоль коридора, с обеих сторон обложенного полыхавшими кострами.

В затемнённом фюзеляже все вздохнули с облегчением, когда послышался знакомый стук убирающихся шасси. «Дуглас» набирал высоту. Стоял оглушительный рёв моторов. Закладывало уши. Самолёт военный, грузовой, без обшивки. Сарай! Внутри вытянулись в ряд два огромных бака-цистерны с запасным горючим, поскольку после первого рейса не предполагалась дозаправка на обратный путь.

Где-то через полчаса или немного больше с турели, где был установлен пулемёт, за которым дежурил стрелок-радист, вдруг в чрево «салона» посыпались гильзы, послышалась стрельба. Все бросились к бакам, расположенным под иллюминаторами. С этой стороны было видно, как ночную темноту прорезали параллельно тянувшиеся откуда-то сбоку две огненные полосы. Трассирующие. Самолёт неожиданно резко наклонился набок, затем круто опустилась вниз носовая часть. С хвостовой через весь фюзеляж полетели металлические банки, железные «козлы», брезентовые чехлы и ещё что-то громыхавшее вместе со всеми, кто находился в фюзеляже. Всё это добро грохалось о стенку, отгораживавшую кабину пилотов. Разбилась едва светившая у потолка синяя лампочка.

Самолёт стремительно терял высоту. Секунды мелькали, и ничего нельзя было понять, кроме того что самолёт подбит и что-то горит. Последовал страшный удар, грохот, и за иллюминаторами посветлело. В эти мгновения мало кто из падавших к перегородке пилотов мог себе представить, что можно остаться в живых в самолёте, моторы которого уже не ревели, а оглушительно шипели.

Раздавались голоса лётчиков, карабкавшихся наверх к хвостовой части. Когда двигавшийся в темноте фюзеляжа, вслед за кем-то из них, Котельников достиг места, где должна была находиться дверь, оказалось, что там был вырван кусок обшивки либо надломился фюзеляж. Кто сумел добраться до этого места, исчезал. Их примеру последовал и Котельников, прыгнул! Ощущение такое, что выбросился, когда самолёт ещё находился в воздухе. Но тут же плюхнулся во что-то мокрое, невидимое в темноте. От сильного удара ноги будто вошли в туловище.

Рядом грохнулся ещё кто-то, обдав ему лицо чем-то жидким и густым. Показалось: ослеп. Но через нескольких секунд понял, что по грудь угодил в топкое болото и заросли. Один сапог засосало, но ногу вытащил. Кто-то из лётчиков кричал:

– Скорей всем отходить подальше! Быстрее!

«Дуглас» уткнулся носовой частью в болотистую жижу Вокруг полыхало пламя и слышалось мощное шипение раскалённых двигателей.

Второй пилот Бугримович с огромным трудом выбрался из сплюснутой кабины через трещины, образовавшиеся на стыке с фюзеляжем.

Выпрыгнувшие из самолёта успели отбежать на небольшое расстояние. Бортмеханик второго экипажа Паша Авроров[30]при падении вывихнул ногу.

Раздался сильнейший взрыв и почти сразу второй. Возник огненный столб. Рвались баки с бензином.

Спасшиеся поспешно покидали место падения. Но в какую сторону двигаться, никто не знал. Глубокая ночь! Отлетели от места взлёта не более шестидесяти-семидесяти километров. Предстояло сориентироваться и выбрать маршрут возвращения в партизанский лагерь. Тем не менее старались как можно скорее удалиться из злополучного района.

Быстро наступил рассвет. Первый день провели среди деревьев и кустов на небольшом сельском кладбище. Боялись похорон, но обошлось. Ни у кого не было автомата – лишь пистолеты ТТ. У Котельникова, помимо пистолета, имелся маузер в деревянной колодке.

Для бортмеханика пришлось соорудить носилки. К счастью, Паша Авроров был маленького роста и худощавый. Всё время острил, сыпал анекдотами. То ли от радости, что остался жив, то ли в знак благодарности за то, что друзья тащат его.

Котельников шагал в одном сапоге, вторую ступню обмотал гимнастёркой. По этому поводу было много насмешек.

На восьмые сутки оба экипажа – Феофана Радугина и Григория Тарана, – к немалому удивлению партизан Балыкова, вернулись в расположение соединения. Словно с неба свалились.

– А мы думали, вы уже чаёк попиваете в столице, – сказал, здороваясь с пришельцами, командир партизанского соединения Балыков.

Обычно молчаливый и мрачноватый по натуре Феофан Радугин, которого лётчики почему-то называли женским именем Фаня, вдруг сказал:

– Хочу, чтобы все знали, что если бы командир эскадрильи Таран перед самой землёй, когда мы падали, не сумел бы за считанные секунды выправить машину и дотянуть до небольшого болотистого озерка, ни от кого из нас ничего бы не осталось. Грише Тарану мы жизнью обязаны!

– Брось, брось, Фаня! – перебил его Таран, на гимнастёрке которого красовались орден Ленина и два боевых ордена Красного Знамени еще старого образца, на винтах. – Главное, что не смог я уйти от фашиста. Сзади он подкрался! Когда старшина Троцкий открыл огонь, уже было поздно! Он тоже его не заметил. Вот в чём беда!