– Это невозможно, – сказал он. – Нацисты в высшей степени педантичны, и пусть они ретрограды и невежды, в области пропаганды и усмирения достигли больших успехов. Их система по сокрушению личности – несокрушима. Кругом шпионы. Людей, которым я доверяю, по пальцам пересчитаешь.

– Тогда какой от нас вообще толк? Мы наверняка могли бы что-то сделать, пусть немного.

– Ничего хорошего из наших протестов не выйдет. Право на свободу слова – в прошлом, как и кайзер. Что ты сделаешь, если даже публично высказанное несогласие с решениями фюрера считается государственной изменой? На прошлой неделе одного человека приговорили к двум годам тюрьмы – он усомнился в целесообразности исключения из школ еврейских детей. Два года!

Видя убитое лицо дочери, он продолжил:

– Я горжусь, что ты хочешь бороться, Франка. Но сейчас нам нужно просто уцелеть. Национал-социалисты не вечны. Они толкают страну к войне. Война неизбежна – как утром рассвет, а вечером закат. В конце концов они уйдут. И сейчас для нас выжить означает победить. Если мы останемся верны себе и не позволим искалечить наши души, мы победим.

– Какой ценой, папа? Я устала бояться.

– Мы – семья, мы продержимся, обещаю. Твоя мама всегда с нами.

Франка и хотела бы согласиться, но присутствия матери в своей жизни не ощущала. Воспоминания утекали, как вода.

Фасад нацистской «культуры» дал трещину в «ночь разбитых витрин», когда они спустили своих цепных псов. Используя как повод убийство немецкого дипломата, совершенное еврейским юношей, нацистские головорезы дали выход давно копившейся ненависти. Министерство пропаганды выступило с осуждением евреев, и скоро вспышки насилия, как болезнь, поразили всю страну. С крыши своего дома Франка с растущим ужасом смотрела, как возглавляемая штурмовиками толпа крушит еврейские магазины и конторы. Почти каждый нацист спешил бросить камень или зажигательную бомбу, запугать или даже убить. Видела Франка и Даниэля – со свастикой на рукаве он вел толпу к пекарне Гринберга. Хозяина выволокли на улицу и били до тех пор, пока он не перестал шевелиться.

На следующий день газеты писали о праведном гневе возмущенного народа. Авторы статей ликовали: наконец-то евреи понесли заслуженное наказание за все то зло, которое столько лет чинили немецкому народу. Передовицы выступали против излишней щепетильности, против тех, кто не одобряет героических действий погромщиков. Подобные взгляды называли слабостью и слюнтяйством. Читателям предлагалось сообщать в соответствующие инстанции о тех, кто недоволен последними событиями; людей, не способных понять величие эпохи, сурово осуждали.

Через два дня правительство потребовало от евреев выплаты одного миллиарда марок – на восстановление разрушенного в «ночь разбитых витрин».

Десятки тысяч евреев были отправлены в особые места заключения – новые типы тюрем; самые смелые называли их концентрационными лагерями. Отец напомнил Франке, как ему рассказывали про первый такой лагерь, в Дахау; теперь эта история сомнений не вызывала.

Показав свое звериное нутро, нацисты поддержки не лишились. Юноши из гитлерюгенда все так же с песнями маршировали по улицам. Девушки из Союза размахивали флагами со свастикой и шептались про «красавца Адольфа» – главного изувера. Подпевалы национал-социалистов расхаживали с высоко поднятыми головами, нацистские значки так и сверкали на солнце. Миллионы людей по всей стране здоровались, вскидывая руку и произнося имя фюрера. Казалось, весь немецкий народ загипнотизирован.

Несмотря на бесправие и постоянный страх, жизнь продолжалась. Франка закончила учебу, и ей предложили место в Мюнхене. Люди как-то все же учились, искали работу и даже переезжали из одного города в другой. Вопреки гнусностям нацистского режима Герберы старались жить как прежде, вот только Фреди становилось хуже.

В конце лета 1939 года ему сказали, что нужно расстаться, – дальше откладывать этот разговор было нельзя.

Близилась ночь. Уходящее солнце протянуло закатные лучи, окрашивая золотом окрестные леса. Фреди сидел в своем кресле. Хотя ростом он стал почти с отца, руки и ноги у него оставались тонкими и слабыми. Ходить он почти не мог. Он играл с поездом: катал его у себя на коленях и то кричал «чух-чух», то начинал весело смеяться.

– Фреди?

– Папа, что случилось? Почему ты плачешь?

– Я так люблю тебя, Фреди. – Отец повернулся к Франке. – Мы оба тебя любим.

– Больше всего на свете, – подтвердила Франка.

– И я вас люблю, – заявил Фреди.

Франка обняла его. Он тоже обхватил ее тонкими ручками и нежно поцеловал в щеку. Приготовленные слова застряли у нее в горле. Франка не могла поверить, что они отдают брата на попечение. Будь мама жива, никогда бы не позволила!

– Как ты? – спросил отец.

– Отлично! – Фреди улыбался.

– Руки не болят?

– Нет, мне хорошо.

Фреди всегда было хорошо, иного он не ведал. Злобный мир не мог омрачить его добрую душу. Он улыбался, когда терпел боль, улыбался, когда лежал в больнице, улыбался, переживая такое, чего многие просто не вынесли бы. Всегда улыбался. В больнице, благодаря частым визитам, Фреди хорошо знали. Медсестры его обожали. Зато некоторые доктора – те, кто носил в петлице нацистский значок, – чуть ли не в открытую выказывали презрение, негодовали, что приходится лечить «идиота», которому и жить-то незачем.

Франка опустилась на колени рядом с креслом. Сгущались сумерки. Фреди как будто понимал, что происходит. Интуиция у него была получше, чем у сестры. Она опять хотела заговорить, но он ее перебил.

– Франка, я тебя люблю. Ты очень красивая. Ты самая лучшая сестра.

– Нам нужно кое-что тебе сказать, – наконец решилась она.

Томас тоже опустился рядом с креслом.

– Ты в последнее время много болел, – начала Франка. – А у папы нет возможности за тобой ухаживать.

– Папа, прости меня.

– Не извиняйся, Фреди, ни в коем случае, ты не виноват! Ты у меня самый лучший, мало у кого есть такой прекрасный сын. Мы так счастливы, что ты у нас есть – наш родной ангел на земле.

– Тебе медсестры в больнице нравятся? – спросила Франка.

– Да, они хорошие.

– Ты ведь знаешь, и я буду медсестрой – как они.

– Да.

– Мне предложили прекрасную возможность – работать в больнице в Мюнхене. Ты помнишь про Мюнхен? Наша мама оттуда.

– Помню. Мы там ели конфеты.

Томас рассмеялся.

– Точно, два года назад. Купили конфет, сидели в парке и ели.

– Ну вот, я скоро начну работать в Мюнхене.

– Туда долго ехать на поезде.

– Да, отсюда далеко. Мне придется жить там.

– Ты будешь самая лучшая медсестра, лучше всех в больнице. И будешь помогать больным людям.