Во время ремовского путча я был в Берлине[18]. В городе сложилась напряженная обстановка. Солдаты боевым порядком разместились в Тиргартене. По улицам курсировали грузовики, набитые полицейскими с винтовками. Было совершенно ясно: «что-то назревает». (Нечто подобное я ощущал в Берлине 20 июля 1944 года.)

На следующий день Геринг был представлен как спаситель Берлина. Поздним утром 1 июля Гитлер вернулся в столицу после серии арестов в Мюнхене, а мне позвонил его адъютант: «У вас есть какие-нибудь новые проекты? Если есть, принесите!» Окружение Гитлера явно пыталось переключить его внимание на архитектурные проблемы.

Гитлер был необычайно возбужден и, как я считаю до сих пор, внутренне убежден, что подвергался смертельному риску. Снова и снова он рассказывал, с каким трудом пробрался в отель «Ханзельмайер» в Висзее, не забывая упоминать о собственной храбрости: «Только представьте! Мы были безоружны и не знали, есть ли у тех свиней вооруженная охрана». Гомосексуализм вызывал у него отвращение: «В одной комнате мы нашли двух голых парней!» И безусловно, он верил, что его личные действия в последнюю минуту предотвратили катастрофу: «Только я смог решить эту проблему. Я, и никто другой!»

Свита Гитлера старательно разжигала его отвращение к казненным лидерам СА, прилежно докладывая о подробностях интимной жизни Рема и его окружения. Брюкнер показывал Гитлеру меню устраиваемых кликой Рема банкетов, которые якобы нашли в берлинской штаб-квартире СА. В меню перечислялось фантастическое разнообразие блюд, включая такие заморские деликатесы, как лягушачьи лапки, птичьи языки, акульи плавники, яйца чаек, марочные французские вина и лучшие сорта шампанского. Гитлер едко прокомментировал: «Так вот какие у нас революционеры! Наша революция казалась им слишком пресной!»

После визита к президенту Гитлер вернулся вне себя от радости. По его словам, Гинденбург одобрил операцию, сказав нечто вроде: «Когда того требуют обстоятельства, нельзя бояться крайних мер, если необходимо, то и кровопролития». Газеты в один голос заявили, что президент фон Гинденбург официально одобрил действия канцлера Гитлера и прусского премьер-министра Германа Геринга[19].

Руководство лихорадочно занялось оправданием операции. Самый напряженный день закончился речью Гитлера на чрезвычайном заседании рейхстага. В заявлении о невиновности отчетливо проступало чувство вины. Пытающегося оправдаться Гитлера мы больше никогда не увидим, даже в 1939 году в начале войны. В разбирательство втянули и министра юстиции Гюртнера. Поскольку он был беспартийным, а следовательно, казался независимым от Гитлера, его поддержка имела особый вес для всех сомневавшихся. Особенно знаменателен тот факт, что армия безропотно проглотила убийство генерала Шляйхера. Но более всего меня поразило отношение многих моих аполитичных знакомых к поведению Гинденбурга. Фельдмаршала Первой мировой войны почитал весь средний класс. В мои школьные годы легендарный Гинденбург был для меня воплощением сильного и стойкого героя современной истории. На последнем году войны нам, детям, разрешили принять участие во всенародной церемонии вбивания гвоздей в гигантские статуи Гинденбурга – каждый гвоздь олицетворял вклад в одну марку. Сколько я себя помнил, Гинденбург был для меня непререкаемым авторитетом, и то, что этот высший судия одобрил действия Гитлера, вселяло уверенность.

Правые в лице президента, министра юстиции и генералов не случайно поддержали Гитлера после ремовского путча. Эти люди были свободны от радикального антисемитизма, проповедуемого Гитлером, и даже презирали мощный выброс плебейской ненависти. Их консерватизм не имел ничего общего с расистским бредом. Они открыто продемонстрировали симпатии к насильственному вмешательству Гитлера по совсем иным мотивам: в кровавой чистке 30 июня 1934 года было уничтожено могущественное левое крыло партии, представленное главным образом членами СА. Штурмовики считали себя обманутыми, и не без причины. Большинство из них были воспитаны в революционном духе и вступили в партию задолго до 1933 года, всерьез поверив в якобы социалистическую программу Гитлера. Во время своей краткой партийной деятельности в Ванзее я был свидетелем того, как рядовые члены СА отдавали движению все свое время и жертвовали личной безопасностью, предвкушая, что когда-нибудь получат осязаемую компенсацию. И вот теперь, когда партия победила, у них украли плоды победы, и, оставшись ни с чем, они преисполнились гнева и неудовлетворенности. До момента взрыва было уже недалеко. Возможно, действия Гитлера действительно предотвратили «вторую революцию», которую, как предполагалось, замышлял Рем.

Вот такими доводами мы успокаивали свою совесть. И я сам, и многие другие с жадностью хватались за любые оправдания. То, что возмутило бы нас два года назад, теперь мы принимали как норму нашей новой жизни, а все сомнения безжалостно подавляли. С высоты прошедших десятилетий я с содроганием смотрю на нашу глупость тех лет[20].

Уже на следующий день после этих событий я получил новое задание. «Вы должны как можно быстрее перестроить Борзиг-палас. Я хочу перевести руководство СА из Мюнхена в Берлин, чтобы в будущем они были у меня под рукой. Отправляйтесь туда и начинайте немедленно», – приказал Гитлер. Когда я возразил, что в Борзиг-паласе размещается аппарат вице-канцлера, он лишь ответил: «Прикажите им выметаться немедленно и забудьте о них!»

С этим напутствием я тут же отправился в канцелярию Папена. Руководитель аппарата, разумеется, даже не подозревал о решении Гитлера и предложил мне подождать несколько месяцев, пока не найдут и не подготовят новые помещения. Когда я вернулся к Гитлеру, тот пришел в ярость и отдал приказ немедленно вывезти все из здания, а мне велел приступить к реконструкции.

Папен даже не показывался, а его подчиненные проявляли нерешительность, но обещали собрать и перевезти свои документы во временные помещения через неделю-другую. А я тем временем привел в здание рабочую бригаду и без долгих разговоров приказал им, создавая как можно меньше шума и пыли, сбивать пышную лепнину, украшавшую стены и потолки кабинетов и приемных. Правда, пыль все равно проникала сквозь дверные щели в кабинеты, а грохот стоял невообразимый. Гитлер был в восторге, не скупился на похвалы и отпускал шуточки насчет «запыленных бюрократов».

Ровно через сутки они выехали. В одном из помещений я увидел на полу большую засохшую лужу крови. Там 30 июня был застрелен один из помощников Папена Герберт фон Бозе. Я отвернулся и с тех пор старался не входить в ту комнату, но признаю, что этот инцидент не произвел на меня глубокого впечатления.