Они стояли в центре Рейксплац, слушая, как надрывается торговец каштанами, стараясь распродать остатки товара. Запах жженного сахара мучительным диссонансом врывался во всепроникающую вонь дубленых кож.

— Это потому, друг мой, что ты не даешь им то, что стоило бы запомнить. Тупики, бордели, коптильни — ты работаешь по мелочам. Кого волнует смерть какой-то шлюхи? Или психа, надышавшегося опиумных паров и скопытившегося в канаве? Сегодня мы войдем в дома богатых и сильных, неся туда гибель. Мы покажем городу, что никто не может быть в безопасности, даже в собственном жилище. Смерть, которую мы даруем, способна найти их повсюду. Вот тогда они запомнят. Сделай смерть видимой. Сделай смерть пугающей.

— Я все-таки не понимаю, чем они заслужили полное истребление? Раньше, убивая, ты проповедовал осторожность, но теперь ты, кажется, отбросил ее.

— Это личное. Долг, который надо отдать сполна. Больше я ничего не скажу. Сегодня мы напьемся крови аристократии и увидим, действительно ли она голубая. Больше никаких подзаборных шлюх. Пусть семейство Либевицев поуправляет городом еще пару часов, но их падение будет эффектным спектаклем, и народ Нулна запомнит эту ночь, как ни одну другую. Сегодня мы поужинаем так, как подобает нашему положению, друг мой.

На том они и порешили. Пара убивала и мужчин, и женщин, но кровь пила только женскую.

Двое толстяков, ожиревших от богатства, умерли в своих постелях, одного со сломанной шеей сбросили с лестницы, еще парочке преподали урок полета, который они не усвоили, ибо умерли, растянувшись на булыжной мостовой.

Но и мертвецов не оставили мирно гнить.

Скеллан и незнакомец втащили убитых на крышу и насадили трупы на коньки и громоотводы, превратив тела в птичьи пугала. Этой ночью погибли еще семнадцать мужчин — только ради того, чтобы, подобно набитым опилками чучелам, оказаться взгроможденными на крыши старого города. Но это касалось только мужчин. Женщин постигла судьба не сравнимая ни с чем.

В общей сложности вампиры поужинали одиннадцатью женщинами из семейства Либевицев.

Трупы жен, как и их мужей, были раздеты, насажены вниз головами на шпили (колья вошли несчастным в рот и пронзили глотки) и оставлены на корм воронью, но не раньше, чем пара в полной мере насладилась нежной плотью.

Но, даже охваченный кровавым безумием, незнакомец в обращении со скотом был безжалостно разборчив. Он завладевал лучшим мясом, так что Скеллану оставалось только довольствоваться объедками. Чужак тем временем двигался дальше в поисках игры повеселее.

Под конец Скеллан последовал за своим спутником в последний дом, единоличные права на который заявил чужак, и оказался в покоях женщины, лежащей на тахте под роскошными алыми покрывалами. Незнакомец беззвучно подошел к постели, опустился на колени, прошептал что-то на ухо даме, и губы ее приоткрылись, а взгляд не отрывался от полуночного гостя.

Скеллан скользнул в тень, чувствуя вкус собственной крови, брызнувшей из прикушенной губы. Незнакомец очаровал его тем, как он мало-помалу вел женщину к добровольной смерти, пока она, наконец, не испустила одинокий вскрик, когда зубы вампира отыскали бьющуюся на белой шее жилку и вонзились в податливую плоть.

Подхватив на руки прекрасный труп, незнакомец с красными от свежей крови губами повернулся к притаившемуся во мраке Скеллану. Улыбка вампира была холодна. Он окунул палец в алую струйку, бегущую по его подбородку, и начал выводить над постелью женщины свое имя.

Всего три слова: Маннфред фон Карштайн.

В этот миг Скеллан почувствовал весь ужас, заключающийся в кровавом послании, — вот имя ответственного за кровавую бойню.

Эту женщину они не отнесли на крышу. Напротив, вампиры уложили ее тело так, что казалось, будто убитая просто крепко спит, хотя хрупкую иллюзию мгновенно разрушала кровь на стене над ее головой.

Скеллан возмущался тем, что вампир обращается с ним как с каким-то тупым лакеем, но, с другой стороны, восхищался осмотрительностью незнакомца и ритуальным аспектом учиненной им резни. Проснувшийся поутру скот обнаружит на крышах Нулна тридцать три обнаженных трупа. Такое послание невозможно будет проигнорировать.

Уходя из последнего дома Либевицев, Скеллан размышлял, сколько зевак поймет истинную иронию, заключенную в извращенном послании: ведь эти смерти как в зеркале отражали падение самого Влада. В них была не только дикость: в них была красота.

Незнакомец прав — отбросы Нулна запомнят эту ночь.

Незнакомец. Пора прекращать думать о нем так.

Теперь у незнакомца есть имя: Маннфред фон Карштайн.

Маннфред, первенец Влада.

Луны все еще стояли высоко в небе, струя серебро на городские улицы, когда Скеллан и Маннфред приняли волчье обличье и рысцой покинули город. После кровавого бешенства свежий воздух пьянил. Они бежали в ночи, а перед рассветом укрылись в пещере отшельника, сперва, естественно, позаботившись о том, чтобы старику она больше не понадобилась.

Вампиры проспали весь день, пробудившись лишь в сумерках. Несмотря на обильную трапезу накануне, спутники проголодались и озябли.

Скеллан собрал охапку сухого хвороста и разжег у входа в пещеру маленький костерок. Снаружи выли волки и гудели насекомые, рождая своим брачным зовом мелодию ночи, а над деревьями порхали безмолвные летучие мыши.

— Я знаю, кто ты, — сказал Скеллан во мраке.

— Я никогда и не пытался это скрывать, — ответил Маннфред, играя кольцом, которое носил на правой руке. Оно было его единственным украшением; вампир не носил других драгоценностей — ни цепочек, ни печаток, ни иных безделушек, только это кольцо, которое, как заметил Скеллан, его спутник крутил в минуты задумчивости.

— Но ты мне не говорил.

— О, говорил, мой юный друг. Говорил. Говорил много раз, но ты не слушал. Я был его первым, сказал я. Может, не самым любимым, но любимым дольше всех, сказал я. Я не скрывал, кто я.

Скеллан пошевелил прутиком угли, заклиная недолговечный дух огня и глядя, как рассыпается пепел. Наконец он высказал то, что было у него на уме.

— Почему ты здесь? Почему охотишься со мной? Почему ты не в Дракенхофе, почему не заявляешь права на свое королевство? Оно твое по праву.

— Конечно. Я тут потому, что в данный момент не выбрал бы ничего другого. Я не впутываюсь в жесточайшую войну с собственным родом, потому что еще не время. Поверь мне, всему свое время.

Слова вампира явно не убедили Скеллана.

— Я знаю, ты часто принимаешь волчье обличье, но часто ли ты на самом деле бываешь волком? — спросил незнакомец.

— А что, есть разница?

— О да, в волчьем теле — ты всего лишь в волчьей шкуре, просто внешности ради. Но когда ты отступаешь от самого себя, отделяешься от своей личности и действительно становишься волком, все заботы этой жизни становятся ничтожными. Ты прекращаешь быть собой и превращаешься в члена стаи.