Клара вышла замуж. Она пыталась стать хорошей девочкой. Но это сводило ее с ума. Ее характер был таким же свободным, как и мой. Свобода — угроза для легкой прибыли. Это — первая вещь, которую уничтожают корпорации. Они предлагают варианты выбора и называют это свободой. Но мы-то знаем, какой была настоящая свобода в 1924‑м.

Мэдж сама доставила мою рукопись в офис Голдфиша, но смогла вручить ее только привратнику; мы оба очень удивились, когда на следующий день раздался телефонный звонок: Голдфиш ожидал меня в четыре часа. В те дни он уже разорвал отношения с «Метрополитен» и Майером (который, по иронии судьбы, сделал состояние на актерах-любителях). Он снова стал доступным эксцентричным аристократом, а не одним из голливудских королей. «Сэмюэл Голдвин продакшнз» уже выпустила несколько успешных и хорошо принятых критиками фильмов, таких как «Тусклость», «В Голливуде с Поташем и Перламутром»[97] и многие другие. Голдвин был типичным колоритным варшавским евреем. Из вежливости я обратился к нему на идише, но он настоял на том, чтобы говорить по-английски; потом он смягчился и перешел на идиш, которым владел гораздо лучше. Мой текст его впечатлил. Он как раз искал что-то подобное.

— Нам нужно, — серьезно произнес он, — показать людям, как там обстоят дела. — Ему понравился основной сюжет, и он считал, что нашел человека, способного поставить такой фильм. — Он на самом деле швед, но кого это волнует? — Голдфиш захихикал и подмигнул мне. — Да и кому это известно?

Мне Голдфиш показался радушным и обаятельным человеком, мало отличавшимся от завсегдатаев заведения лохматого Эзо, моих старых одесских друзей из Слободки. Мы оба ностальгически вспоминали довоенную Россию.

Голдфиш сказал, что моя история отличается убедительностью, которая свидетельствует о богатом личном опыте. Он немного расспросил меня об участии в гражданской войне. Я рассказал ему, как сражался вместе с белоказаками, как меня захватили анархисты, как я сбежал в Стамбул. Он выразил сочувствие, но услышанное не произвело на него особого впечатления.

— С таким враньем вы могли бы быть Романом Новаччо[98], - заметил он.

Несомненно, Голдфиш уже наслушался сказок от недавно обнаруженных родственников и соотечественников, желавших получить работу. Я не собирался извлекать выгоду из своей военной карьеры, хотя, естественно, постарался, продемонстрировать Уолдфитпу полное отсутствие антисемитизма. Это он счел само собой разумеющимся, как будто иных взглядов не существовало в цивилизованном мире. Его не удивили мои упоминания о Боре Бухгалтере и прочих одесских приятелях-евреях. Никаких затруднений не возникло, и вскоре мы полностью сосредоточились на реализации моего сюжета: он, хотя и менялся в деталях, поскольку Голдфиш предлагал способы, которыми его можно было наилучшим образом представить на экране, в основном оставался верен моей оригинальной концепции. Не раз Голдфиш отмечал, что история тронула его за живое. Он спросил, как я представляю сцену, в которой комиссар женского батальона смерти, Татаня (до революции — графиня), приговаривает к расстрелу князя Димитрия, предводителя белых.

Я объяснил, что по образованию я инженер-строитель и поэтому мне гораздо проще нарисовать всю сцену. Голдфиш достал лист бумаги, и я быстро изобразил схему — обвинение, приговор, осуждение. Голдфиш одобрительно кивнул.

— Мало кто умеет так рисовать.

Внезапно наша беседа прервалась. Секретарь, которая представилась Сейди, проводила меня до парадных ворот. Голдфиш сообщит мне, как студия сможет использовать сюжет. Сейди протянула мне конверт, в получении которого следовало расписаться. Я прошел пару кварталов, пока не убедился, что меня не сможет увидеть никто из офиса; тогда я открыл конверт. Там лежал чек на двести пятьдесят долларов и письмо от Голдфиша, в котором говорилось, что я официально нанят «Сэмюэл Голдвин продакшнз» для написания сценария, основанного на моем сюжете. Голдфиш свяжется со мной, как только вернется из Берлина.

Чтобы отпраздновать этот успех, я пригласил Мэдж на рождественский обед в кафе «Альфонс», а оттуда мы перебрались в ночной клуб. Я не мог провести ее в отель «Голливуд», не привлекая ненужного внимания, поэтому мы просто сняли комнату на ночь у мадам Франс и провели незабываемое Рождество. Однако повсюду скоро появились следы запустения. Даже в те дни центр Лос-Анджелеса свидетельствовал о социальном упадке, и почти все отели стали, можно сказать, «коммерческими». Конечно, теперь все они таковы. Вероятно, ощутив прилив вдохновения в новом окружении, Мэдж продемонстрировала, что наделена воображением и открытой душой. Я обнаружил, что до тех пор попробовал только soupçon[99] ее замечательного сексуального меню. Нельзя было поверить, что некоторые из ее желаний и наклонностей могли возникнуть в захолустных районах Миссури. Я, поразмыслив, пришел к выводу, что она не раз регистрировалась в дешевых отелях под вымышленными именами, а возможно, и работала в учреждениях, подобных заведению мадам Франс; и все же я по-прежнему испытывал к ней сильное влечение и даже решил нанять ее на постоянную работу, как только у меня появится такая возможность. После ночных развлечений у меня все еще оставалось в кармане около ста пятидесяти долларов; я мог рассчитывать на большие поступления, если Голдфиш не нарушит слова. Имевшихся денег мне бы хватило на месяц; за это время следовало найти работу, более подходящую для моих талантов. Я уже собирался обратиться к Уильяму Рэндольфу Херсту — он ведь был руководителем большого инженерного концерна, а не только студийным боссом — и набросал письма нескольким другим заметным магнатам, включая Хьюза[100] и Дюпона, предложив им возможность воплотить кое-какие изобретения, которые я начал реализовывать в России, Турции и Франции, прежде чем волею обстоятельств я оказался в Америке. Мэдж согласилась напечатать эти письма, как только у нее появится свободная минута.

Оставшееся время мы провели с миссис Корнелиус, ее «красавчиком» и их друзьями, в основном известными личностями из мира кино. Миссис Корнелиус ревновала к Мэдж значительно меньше, чем к Эсме. Она доверительно сообщила, что считает Мэдж «приличной» и советует мне остаться с ней. Я заметил, что обручен с другой девушкой. Я не мог пообещать Мэдж ничего, кроме временных отношений. Вдобавок были и другие доступные молодые особы. Я выразил надежду, что как джентльмен не обману доверия юной девушки из Миссури. Хотя, заметил я, она даже не была девственницей, когда мы встретились.