– А ее семья? Ты с ними видишься?

– Они умерли, когда Кларисс была ребенком. Это были простые люди, крестьяне. Еще у нее была старшая сестра, они с ней очень редко виделись. После смерти нашей матери ее сестра ни разу не объявлялась. Я не знаю даже, где она живет.

– Как ее девичья фамилия?

– Элзьер.

– Место рождения?

– Она родилась где-то в Севеннах.[8]

– С тобой все в порядке? – неожиданно задает вопрос Жозефин. – У тебя странное выражение лица.

– Все в порядке, спасибо, – отвечаю я с недовольным видом. И добавляю после паузы: – Вообще-то ты права. Я устал. Да еще он приехал…

– М-да. Вы не очень ладите, да?

– Не очень.

Это правда, но только наполовину. Потому что когда была жива Кларисс, мы с ним отлично ладили. Это он первым стал звать меня Тонио. Мы были очень близки, но я никогда не переходил границ дозволенного, будучи от природы тихим ребенком. Мы не играли в футбол, не занимались по выходным чем-то сугубо мужским, до усталости и пота. Вместо этого мы гуляли по соседним улицам, рассматривая дома, часто ходили в Лувр, где я любил бывать – в той его части, где представлена египетская коллекция. Иногда, блуждая среди саркофагов и мумий, я слышал шепот: «Это тот самый адвокат Франсуа Рей?» И я гордился тем, что мы идем рука об руку, гордился, что я – его сын. Но это было тридцать лет назад.

– Он лает, но не кусается, – произносит Жозефин.

– Тебе легко говорить, ты его любимица, его маленькая радость.

Она охотно и даже чуть кокетливо это признает.

– Не всегда легко быть чьей-то маленькой радостью, – тихо замечает она.

И уже громче спрашивает:

– А твоя семья?

– Они скоро приедут. Ты их увидишь, если побудешь еще немного.

– Супер! – восклицает она, немного переигрывая восторг. – А как твоя работа?

Зачем она прилагает столько усилий, чтобы поддерживать этот неожиданный разговор? Жозефин никогда ни о чем меня не спрашивала, если не считать сигарет. Моя работа – последнее, о чем я хочу говорить. При одном воспоминании о ней меня начинает тошнить.

– Я все еще архитектор и все еще не слишком этому рад.

И, не дожидаясь, когда она спросит почему, выпускаю залп встречных вопросов:

– Ну, а как у тебя? Есть парень, работа? Ты все еще встречаешься с хозяином ночного клуба? Работаешь на дизайнера и Марэ?

Я не считаю нужным упоминать о женатом мужчине, с которым у Жозефин в прошлом году была интрижка, и о долгих месяцах, которые она провела без работы, сидя перед DVD-проигрывателем в кабинете отца или объезжая магазины на черном «мини-остине» своей матери.

Неожиданно на ее лице появляется улыбка, больше похожая на гримасу. Жозефин руками убирает волосы назад и откашливается.

– Антуан, я была бы тебе очень признательна, если бы ты… – Она замолкает и снова прочищает горло. – Если бы ты одолжил мне денег.

Она смотрит на меня в упор. Взгляд у нее одновременно умоляющий и дерзкий.

– Сколько тебе нужно?

– Ну, тысячу евро.

– Ты попала в затруднительное положение? – спрашиваю с голосом типичного paterfamilias.[9]Обычно я так разговариваю с Арно.

Она качает головой.

– Нет, разумеется, нет. Просто мне нужны наличные. Ты же знаешь, я ничего не могу у них попросить.

Я догадываюсь, что она говорит о своих родителях.

– Как ты понимаешь, с собой у меня такой суммы нет.

– На другой стороне улицы есть банкомат, – бросает она так, словно оказывает мне услугу.

Жозефин ждет.

– ОК, я понял! Деньги нужны тебе срочно?

Она делает утвердительный жест.

– Жозефин, я дам тебе эти деньги, но тебе придется мне их вернуть. После развода я не купаюсь в золоте.

– Конечно, без проблем. Договорились.

– К несчастью для тебя, мне вряд ли удастся получить эту сумму в одном банкомате.

– А что, если ты дашь мне то, что получишь, а на остальную сумму выпишешь чек?

Она встает и выскальзывает из комнаты, победно покачивая узкими бедрами. Мы выходим из больницы и направляемся к банкомату. По пути мы курим, и я не могу отделаться от мысли, что попался на удочку, как последний дурак. Вот чем заканчиваются попытки сблизиться с единокровной сестрой.

Отдав купюры и чек Жозефин, которая поцеловала меня в щеку и унеслась прочь своей летящей походкой, я направляюсь в город. Мне не хочется возвращаться в больницу. Это обычный провинциальный городишко, ничего примечательного. Вылинявший флаг развевается на фасаде маленькой мэрии, расположенной напротив церкви. За ними следуют неизбежный бар с табачным киоском, булочная, скромный отель под названием «l'Auberge du Dauphin». По пути я никого не встретил. В баре пусто. Время обеда еще не наступило. Когда я толкаю дверь, чтобы войти, неприветливый молодой человек поднимает подбородок в моем направлении. Я заказываю кофе и сажусь. Невидимое радио выкрикивает новости. Радиостанция «Европа 1». Клеенчатые скатерти, которыми накрыты столы, жирные на ощупь. Наверное, мне следовало бы позвонить паре-тройке самых близких друзей и рассказать им о случившемся. Позвонить Эммануэлю, Эллен, Дидье. Я все еще оттягиваю этот момент. Неужели потому, что не хочу снова произносить эти слова? снова описывать аварию. А как быть с друзьями Мелани? И ее начальником? Кто расскажет ему? Вероятнее всего, я. Будущая неделя обещала быть очень загруженной для Мелани: грядет подготовка к осеннему сезону. Осень – самое жаркое время для сотрудников издательств, а значит, и для моей бывшей жены. У меня тоже хватает проблем, начиная с этого надоедливого Рабани с его перепадами настроения, планами, в которые он ежеминутно вносит коррективы, и заканчивая необходимостью подыскать себе идеальную ассистентку. Как только я отважусь выгнать нынешнюю.

Я зажигаю сигарету.

– Курите, пока можно, в следующем году с этим будет покончено, – с неприятным смешком произносит парень. – С сигаретой придется выходить на улицу. Это нехорошо для бизнеса. Совсем нехорошо. Хоть закрывай бар…

Я понимаю, что это больная для него тема, и трусливо решаю не вступать в диалог. В ответ я улыбаюсь, качаю головой и пожимаю плечами, делая вид, что увлечен своим мобильным.

Я снова стал курить, когда Астрид сообщила мне, что влюблена в Сержа. До этого я десять лет жил без сигарет. И вот в один щелчок зажигалки снова стал курильщиком. Окружающие напали на меня, как стервятники. Астрид, которая ратует за здоровый образ жизни, очень расстроилась. Но мне было все равно. Курение – единственное, чего никто у меня не сможет отнять. Хотя это, безусловно, плохой пример для моих детей, которые пребывают в возрасте, когда внушаемость повышена и кажется, что курить – это круто. Моя квартира на улице Фруадево пропахла холодным пеплом. Квартира с видом на кладбище. Хотя на соседей грех жаловаться – Бодлер, Мопассан, Беккет, Сартр, Бовуар… Я быстро привык не смотреть в окна гостиной. А если и смотреть, то только ночью, когда распятий и склепов почти не видно, а пространство между домом и башней Монпарнас представляется темным и пустынным.