Но Мод обманули. Он ее использовал — теперь это очевидно — ради собственного удовольствия, а потом бросил, как ненужную вещь. Казалось бы, она должна быть в ярости, но слезы текли и текли, пока одна из медсестер не отправила к ней Эдит, ибо рыдания Мод были слышны в коридоре.

— Это из-за Стивена, — объяснила Мод подруге, когда та пришла в их комнату.

— Из-за Стивена? — спросила Эдит, медленно опустившись на край кровати. — Что ты такое говоришь? Неужели он… как Нед?

— Нет. — Мод отерла глаза носовым платком. — Совсем не как Нед. Просто он меня больше не любит. Написал мне, что все между нами кончено.

— Не может быть! — воскликнула Эдит. — Он же был без ума от тебя. А как же «Подожди, вот только кончится война, любовь моя» и так далее и тому подобное. Не мог же он ни с того ни с сего охладеть к тебе?

— И впрямь, кто бы мог подумать? — отвечала Мод. — Знаешь, он процитировал последнюю строфу из баллады «Роза и Олень», отрывок про кошмарный сон, где он отвергает ее, потому что сам сильно изменился.

— Мне казалось, это баллада о счастливой любви, — недоуменно промолвила Эдит.

— Так и есть, если читать всю балладу целиком, — сказала Мод. — А если взять только одну эту последнюю строфу, тогда это прощальное письмо, понимаешь? «Дорогая Джейн», как говорят в Штатах. Стивен таким образом дал мне понять, что он меня разлюбил.

— Не может быть, — повторила Эдит.

— Сама посмотри. — Мод дала подруге письмо.

Эдит согласилась, что его содержание трудно истолковать двояко.

— Бедняжка Мод, — произнесла она. — С тех пор, как погиб Нед, ты всегда так добра ко мне, а я даже не знаю, как утешить тебя.

— А ты не утешай, — уныло сказала Мод. — Он же не погиб. Это только так кажется, потому что я его потеряла. Никто не умер, и я не жду ничьих соболезнований. И ведь он даже не был мне мужем, Эдит, понимаешь? Он был мне никто, я его просто выдумала, убедила себя, что в один прекрасный день мы будем вместе.

— Напиши ему немедленно, — предложила Эдит. — Потребуй объяснений.

Мод покачала головой.

— Он ясно выразился, — сказала она.

И вдруг осознала, что больше не плачет, что ее слезы иссякли. Наверно, в каждом человеке содержится определенное количество слез, и свои она уже выплакала. Мод встала с койки и выдвинула ящик туалетного столика. Там лежал томик стихов А. Л. Слейтона, принадлежавший Стивену, та самая книга, которую он ей подарил и которая служила ей утешением во время разлуки. Обеими руками она взяла книгу и прижала ее к груди.

— Ты что надумала? — спросила Эдит.

— Я сейчас. — Словно лунатик, Мод вышла с книгой в коридор и направилась в комнату отдыха медперсонала

Там в углу стояла огромная урна, куда медработники в течение дня кидали самый разный мусор. Не колеблясь, Мод бросила книгу в урну, ибо та ей стала не нужна. Больше не будет она сидеть и мечтать, читая изящную поэзию А. Л. Слейтона, больше не будет вспоминать занятия в кабинете Стивена, где он читал ей вслух красивые стихи. Никогда больше не станет она искать в этой книге утешения. Сейчас от этой книги с напыщенными стихами о счастливой любви ее просто тошнило. А. Л. Слейтон давно умер, он жил в другом веке, в другое время. Все его представления о любви — о том, что два человека, созданные друг для друга, идеально подходящие друг другу, способны ждать до бесконечности того мгновения, когда они смогут соединиться, — давно утратили актуальность. Люди могут ждать и ждать, а любовь все равно пройдет мимо. Одни возлюбленные погибают в бессмысленной бойне, другие — так же бессмысленно — теряют интерес к своим любимым

Чтобы возник союз двух сердец, нужно согласие двоих, а не одного человека. Мод этого желала, а Стивен, как выяснилось, нет. Она не может ни заставить его, ни попросить, это унизительно. Она ничего не может сделать, чтобы вернуть Стивена. Он останется со своей болезненной женой, а у Мод будет своя жизнь, как бы она ее ни прожила Мод повернулась и вышла из комнаты отдыха. Томик стихов А. Л. Слейтона остался лежать на дне урны, среди старых газет, пустых картонных коробок из-под пирожных и консервных банок из-под бобов. Она ни разу не обернулась.

Слишком поздно, думала Мод. В этом вся беда, как сказал бы Стивен. Впрочем, теперь уже не важно, что сказал бы Стивен. Сейчас выбраться из Англии уже фактически нереально, поэтому она здесь. В начале войны Мод поклялась, что будет служить Великобритании и посвятит свое ближайшее будущее сохранению империи и мира, как бы пафосно это ни звучало, и, что бы ни случилось, она останется здесь — пока все это не кончится.

«Пока все это не кончится». Емкая фраза. Ныне ее употребляли постоянно, о чем бы ни говорили. Ужасная, чудовищная фраза. Буквально она означала «пока не кончится война», но подтекст имела гораздо более глубокий. Эта война не была похожа на все предыдущие войны. Эта война велась до последней капли крови. Даже Первая мировая завершилась потому, что противники просто выдохлись: две воюющие стороны, одинаково истощенные, стояли словно изнуренные боксеры, едва держась на ногах, опираясь друг на друга, чтобы не упасть, одинаково не способные и не желающие продолжать бой. На этот раз все по-другому. Не будет ни переговоров, ни перемирия, ни компромисса. Начавшись всерьез, эта война не прекратится сама собой. Эта война не была повторением Первой мировой — эта война была продолжением Первой мировой. Те же два старых противника вышли из своих углов, поводят плечами, принюхиваются, принимают боевую стойку. Только на этот раз не будет удара гонга, который остановил бы драку, кровопролитие, жестокость. Борьба до последнего издыхания. Пока не останется кто-то один. Либо ты победишь, и тогда восторжествует твоя идея о будущем человечества, либо… либо никаких «либо».

Так что бороться стоило. Это было ясно как божий день. И Мод в том ни разу не усомнилась. Чему была несказанно рада. Потому что это было благое дело, которому стоило посвятить свою жизнь и за которое даже не жаль было умереть. Но Мод нелегко было постоянно напоминать себе об этом, особенно когда падали бомбы и она сидела в убежище рядом с Эдит, вдыхая тот самый газ, всегда поступавший откуда — с земли, из воздуха? от бомб? кто бы знал? — и жмурясь от летевшего в глаза песка. Даже раненые, лежавшие на носилках, сидевшие в инвалидных колясках, забинтованные, в жалких, испачканных кровью пижамах, переставали стонать, чтобы слышать, далеко или близко разрываются бомбы. «Ущипни меня», — по очереди шептали друг другу Эдит и Мод, и тогда одна из них по просьбе подруги впивалась ногтем в мясистую часть ее ладони под большим пальцем, делая ей подарок: вот тебе, мучайся, терпи, авось от боли забудешь про все остальное.

Раз Миссисипи. Два Миссисипи. Три Миссисипи.

Интересно, а медсестры в берлинском бункере что считают? Да и, собственно, здесь, в Лондоне? Раз Темза, два Темза… нет, что-то не то. Безумие вести отсчет времени, приближающего конец войны. По крайней мере, этой войны. Но это не значит, что ты не считаешь. Ты считаешь. Считаешь каждый день, если нужда заставляет. Считаешь, считаешь, считаешь и считаешь. А что еще остается?