На этом можно и завершить затянувшийся рассказ об обычаях монгольского народа и, наконец, перейти к описанию жизни и деяний Потрясателя Вселенной — Чингисхана.

Попробуем начать так, как и положено приступать к жизнеописанию знаменитых людей. Итак…

Жарким июньским днем 1162 года в глухом северном углу монгольской степи, в урочище Делюн-Болдох на правом берегу Онона, что в восьми километрах к северу от современной монгольско-российской границы, родился маленький мальчик. Через полвека имя этого ребенка со страхом или почтением будут называть миллионы людей из числа покоренных им народов, но пока у новорожденного нет имени, ибо отец мальчика, могучий монгольский вождь Есугэй-багатур, владыка сорока тысяч кибиток, еще не вернулся из похода на извечных врагов — татар. Вскоре он вернется, ведя на аркане дюжего татарского нойона Тэмуджина-Угэ, и по старому монгольскому обычаю первенец Есугэя получит имя Темучин (Тэмуджин) — и в память об этом событии, и в знак принятия силы от могучего воина. Младенец родился, сжимая в правой руке сгусток крови, словно сама судьба уже при рождении определила ему участь кровавого властителя народов. Через сто лет его потомки будут владеть двумя третями всего известного мира, а сейчас, летом 1162 года, младенец лежит в люльке и улыбается своей матери Оэлун…

А теперь, после столь колоритного начала, прервем наше повествование о будущем великом хане монголов и обратимся к целому вороху исторических проблем, не решенных по сию пору, которые лишь пунктиром обозначились в вышеприведенном прологе.

Хотя в этом рассказе о рождении Темучина все может быть полностью верным, однако, к действительно бесспорным фактам можно отнести лишь немногие. Родителями мальчика и в самом деле были Есугэй и Оэлун, назван он был и вправду в честь захваченного в плен сильного врага, наконец, о пресловутом сгустке крови, зажатом в руке новорожденного, упоминают едва ли не все наши источники. Но это, пожалуй, и все (кроме, разумеется, будущности Темучина-Чингисхана). Ни дата, ни место рождения будущего покорителя мира нам доподлинно не известны. Есугэй-багатур в одних источниках описан как вождь и владыка монголов, в других же он — не более чем удачливый степной разбойник, хотя и высокого рода. А между тем, от точных ответов на эти вопросы зависит очень многое: например, без четкого определения даты рождения Темучина практически невозможно восстановить хотя бы приблизительную хронологию монгольской истории накануне образования государства. Осознание точного места Есугэй-багатура в монгольской родовой и военной иерархии позволит лучше понять феномен возвышения самого Темучина. Даже локализация места рождения имеет немаловажное, хотя главным образом психологическое значение: конечно, Чингисхан был монголом, но на территории какой современной страны он родился — России или же собственно Монголии? Споры по этим и другим вопросам ведутся ожесточенные, однако сегодня накопленные знания в сочетании с логикой позволяют утвердить наиболее вероятную версию событий, связанных с рождением Темучина. Начнем по порядку, от простого к сложному.

Более простым, хотя бы в силу меньшей исторической значимости, представляется уточнение географического местоположения урочища Делюн-Болдох. Поскольку в самом названии присутствует понятие «низина», «болото», «комариная местность» — его сложно отнести к верховьям Онона, где рельеф более горист, чем, к примеру, в среднем течении. Да и упоминание об игре в альчики на льду Онона, когда Темучин был в одиннадцатилетнем возрасте, тоже скорее относится к более спокойному среднему течению реки, нежели к верховьям, где лед в силу быстрого течения менее крепок и, разумеется, опасен для детских игр. Так что нутуг Есугэй-багатура лучше искать там, где Онон выходит из пределов Хэнтэйского хребта. Именно здесь около ста лет назад русский исследователь Юренский и обнаружил урочище, которое местные буряты называли Делюн-Булдах. Сегодня это почти ненаселенная местность в двухстах километрах к югу от Читы, полностью соответствующая своему не слишком ласковому названию. Конечно с полной уверенностью утверждать, что это и есть место рождения Чингисхана, нельзя (а нынешние монголы вряд ли с этим согласятся, в отличие от их родичей-бурят), однако его надо признать наиболее вероятным. Возможно, российским или читинским губернским властям стоило бы поставить здесь какой-нибудь памятный знак с целью развития туристического бизнеса.

Поливная чаша из Сарай-Берке

Обратимся теперь к другой, более важной проблеме. Имеются в виду роль и место Есугэй-багатура в той своеобразной монгольской «табели о рангах», которая сложилась в третьей четверти XII века, после безвременной кончины Амбагай-хана и короткого правления сына Хабул-хана, Хутулы. Вопрос этот далеко не прост в силу значительного расхождения сведений источников; тем не менее, он вполне поддается анализу на основании имеющихся на сегодня данных.

После смерти, одного за другим, трех ханов монголов-нирун в среде родовой аристократии возникла весьма сложная династическая ситуация. Наибольшим прижизненным авторитетом пользовался первый из общемонгольских ханов — Хабул, победитель чжурчжэней, осмелившийся (причем безнаказанно) дернуть за бороду самого цзиньского императора. Однако ни один из семи его сыновей новым ханом не стал. Вероятно, это можно объяснить молодостью (на тот момент) ханских отпрысков, но главной причиной, безусловно, было отсутствие точных правил престолонаследия. Практика прямого наследования от отца к сыну отнюдь не господствует в родовом обществе. Более обычным для этого типа социальной жизни является так называемое «лествичное право», то есть переход власти к следующему по старшинству в роде. В то же время очень важное значение при передаче власти у восточных народов имеет завещание властителя. И надо сказать, что в пользу Амбагая перед смертью высказался сам Хабул-хан, что окончательно расставило все точки над i и, вместе с тем, предопределило будущую невеселую коллизию.

Дело в том, что после смерти Амбагая нового хана можно было выбирать как из потомков Хабула, так и из сыновей самого Амбагая, а последних, судя по монгольским источникам, имелось десять(!). И сам Амбагай-хан, перед смертью назвавший двух возможных наследников — собственного сына Кадана-тайши и Хутулу, сына Хабул-хана — невольно запутал ситуацию. Монголы избрали ханом могучего и веселого Хутулу, что, конечно, укрепило позиции потомства Хабул-хана, но отнюдь не устраняло сыновей самого Амбагая от возможного наследования престола. Положение еще более осложнилось тем, что серьезные претензии на власть предъявляли и потомки старших, с формальной точки зрения, родов, которые вели свою родословную от старших сыновей Хайду — авторитетного родового вождя, бывшего дедом и Хабула, и Амбагая[35]. К таким потомкам относился, в частности, один из вожаков тайджиутов, Таргутай-кирилтух, племянник Амбагая. В целом количество степных аристократов, которые к моменту смерти Хутулы могли вполне законно претендовать на власть, вероятно, превышало несколько десятков человек. Есугэй тоже находился в этом списке, и далеко не в первых рядах, хотя, впрочем, и не в последних. В такой ситуации многое зависело от личных качеств и авторитета претендента, от его способности примирить эту массу амбициозных соперников. Что касается личных качеств, то тут Есугэй оказался на высоте; но лидером, способным укротить своим авторитетом спесивых претендентов, он, судя по всему, так и не стал.