— А как же животные? — напряженно спросила я, ощущая, как болезненно сжимается сердце, предчувствуя ужасное.

Витя пожимает плечами и снова затягивается.

— Половину пристроят в другие приюты, половина точно окажется на улице и только единицы удастся пристроить в хорошие руки. У нас есть всего две недели… Поможешь?

— Конечно! Чем смогу… объявления размещу в интернете, расклею на улице… — слеза всё же выступает и скатывается по щеке. Спешно её стираю и хлюпаю носом.

— Кир… — сочувственно вздыхает Витя, тушит сигарету, выбрасывает и приобнимает меня, успокаивая. — Придумаем что-нибудь.

Что?! — хочется кричать мне. Если бы только были деньги и время. Я бы нашла инвесторов, привлекла внимание общественности, но две недели слишком мало…

— Хуже то… — задумчиво протянул Витя. — Что на нас могут надавить и принудить усыпить не пристроенных животных. Управляющая компания района всё равно не допустит, чтобы собаки по улице бегали. Сама знаешь, как сейчас с этим…

Сердце дрогнуло и пропустило удар.

— Усыпить? — глухо переспросила, поднимая на Витю глаза.

— Да… — тяжело вздохнул он и снова прижал меня к себе, гладя по волосам. — Ладно, пошли работать. После обсудим, что делать.

Оставшиеся два часа я всё крутила в голове эту новость, ища различные варианты, и на ум приходило только одно. Пойти к отцу и попросить денег. Не просто попросить, а умолять его дать их. Пообещать, что угодно, даже если он потребует никогда больше к ветклинике не приближаться и заниматься только финансами. Сделаю, что угодно.

Поэтому после работы я позвонила ему и назначила встречу на завтра. Когда села в машину, мимо промчался уже знакомый «гелек». Может и не он, номера не запомнила, но какое-то странное совпадение…

Вдавила педаль газа и выехала на дорогу. Чёрт!.. сегодня же ещё шарлотку готовить. Громко застонала, морщась, и уже привычно направилась домой к Зацепину.



о странном поведении мажора

Кира

Дверь открыла запасными ключами, принимая непринужденный вид, стирая с лица грусть и беспокойство. Шарлотка, меня ждёт шарлотка и…

Открываю дверь и натыкаюсь на сердитые, подернутые гневом, серые глаза Зацепина. Парень прислонился плечом к стене, руки скрестил на груди, а взгляд направлен на меня.

— Эм-м… привет, — произношу неуверенно и снимаю с плеча рюкзак. — Что с твоим лицом, будто ты очень чем-то недоволен? Не успела приготовить шарлотку? Или у тебя снова поднялась температура?

Мажор смотрит, не мигая. Чувство, что пытается испепелить меня взглядом.

— Слушай, — внезапно говорит он. — А где ты вообще пропадаешь вечерами? На каких таких тусовках, о которых я не знаю?

— Тусовках? — моргаю недоумённо. — Ну точно, температура… — бормочу и снимаю пальто. — Ты подожди, сейчас смерием, выпьем таблеточки, всё хорошо будет. Вылечим… — подхватываю рюкзак и прохожу мимо парня в свою комнату.

Зацепин внезапно хватает меня за руку и дергает на себя.

— Послушай меня, я в своем уме, и я хочу, чтобы ты мне сейчас же рассказала, где и чем ты занимаешься! А еще желательно зачем?

Недоверчиво смотрю на него, перевожу взгляд на длинные пальцы, что крепко сжимают моё запястье, и выдёргиваю руку.

— Мне кажется, моя личная жизнь тебя не касается? Не помню, чтобы мы с тобой были в доверительных отношениях. Не помню, что должна перед тобой отчитываться.

Собираюсь скрыться за дверью, но Зацепин снова меня останавливает, дёргая за плечо и разворачивая к себе лицом.

— Слушай, я знаю где ты была. Я за тобой следил и очень хочу, нет требую, чтобы ты там больше не появлялась! Твой отец наверняка со мной согласится, но ты ведь умная девочка, готова разобраться без папочки, правда?

Непонимающе моргаю, не веря свои ушам.

— Следил за мной? — и тут пазл складывается… — Ты вообще охренел, Зацепин?! Какое право ты имеешь за мной следить? — меня буквально потряхивает от злости и негодования.

— Ты живешь со мной в одной квартире. Должен же я знать, кого пускаю в дом.

Зацепин непринужденно пожимает плечами, словно в его поступке ничего дурного нет, словно всё в порядке вещей, логично и правильно.

— Просто я запрещаю тебе туда ходить. Если хочешь, буду давать тебе деньги за уборку и сверху платить за фанты, но в том месте, в котором была сегодня, ты появляться не должна. Ясно?

— Господи… — устало выдыхаю, потирая переносицу. — Чувство, что мы говорим о притоне, а не о ветклинике. Ну скажи мне, что плохого, что я подрабатываю администратором? Я что, убиваю кого-то или продаю своё тело? Или что? Я просто выполняю обычную рутинную работу и иногда помогаю врачам, вроде ассистентки. Мне платят за это копейки, я ничего дурного не делаю, чтобы ты мне категорически запрещал туда ходить. Бред какой-то…

Я всё ещё не отошла от шока. Поверить не могу, что этот балбес следил за мной. Зачем? А главное, нафига?

— Всё? Есть ещё какие-то вопросы? Я могу пойти варить шарлотку? Тьфу ты! Печь шарлотку…

— Можешь, но работа там тебе не нужна. Я предупредил, — пригрозил Зацепин и удалился в свой кабинет, хлопнув дверью.

И как это понимать? Что значит «не нужна»? Нет, так дело не пойдёт. Кидаю рюкзак на кровать, не заботясь о нетбуке, и решительно иду следом за моим неадекватушкой. Открываю дверь в кабинет, набирая побольше воздуха:

— Или ты мне объясняешь, что происходит, почему я не должна работать в ветклинике, или я объявляю забастовку против мажоров, фантов и шарлотки! — звучит нелепо и смешно, но Зацепин умеет… завести человека.

Он медленно ко мне поворачивается и смотрит удивлённо. На лице появляется подобие улыбки.

— Слушай, давай мы просто найдем тебе другую работу? — спрашивает ласково, словно с больным ребенком разговаривает. — Зачем тебе именно такая работа? От нее ни пользы, ни денег.

Судорожно выдыхаю, желая закрыть лицо ладонями.

— Ты говоришь, как мой отец, — произношу глухо, поджимая губы. — Мне нравится эта работа. Я люблю животных и хочу стать ветеринаром. Смешно? Смейся, пожалуйста. Мне не нужны твои деньги, и работа другая не нужна, мне нравится то, чем я занимаюсь.

Зацепин беззвучно смеётся, прикрыв ладонью глаза, только плечи подрагивают. Неожиданно убирает руку и спрашивает абсолютно серьёзно:

— И что ты делаешь в экономическом университете, чудо мое блондинистое?

Слово «моё» царапает слух, но я не обращаю внимания. Сейчас меня волнует другое.

— Отец настоял, — говорю прямо. — Он такого же мнения, что и ты. Ветеринарка не приносит денег, это не та работа, что нужна дочери банкира. Я пошла учиться, потому что… потому что чувствовала свою вину, — непроизвольно морщусь и вздыхаю. — Приют закрывают, директор обанкротился, и я собираюсь помочь спасти его. Точнее приют.