– Вот как? Я могу узнать ваш календарный возраст, мадам администратор? – спросил я.

– Мистер исполняющий обязанности председателя имеет право задавать любые вопросы. Мне всего сто сорок семь лет, но я обладаю необходимой квалификацией и со времени достижения первой зрелости ни разу не меняла работы.

– Я не сомневаюсь в вашей квалификации, мадам. Просто меня удивляет, что вы дежурите здесь, а не сидите за письменным столом. Впрочем, вынужден признать, что не ведаю, как организована работа клиники.

Она едва заметно улыбнулась:

– Сэр, с тем же успехом я могла бы удивиться вашей персональной заинтересованности в этом случае. Но как мне кажется, я понимаю ее причины. Я нахожусь здесь, потому что ни на кого не могу возложить ответственность, – это же Старейший. Я контролирую всех дежурных – даже самых лучших, которыми мы располагаем.

Об этом мне следовало бы знать.

– Тогда мы понимаем друг друга. Я вполне удовлетворен. Но могу ли я сделать предложение? Старейший – человек независимый, точнее, индивидуалист в высшей степени. Он хочет пользоваться минимумом услуг – только теми, без которых нельзя обойтись.

– Значит, мы слишком докучаем ему, сэр? Мы чересчур услужливы? Мы можем оставаться за дверью и наблюдать оттуда, но тем не менее в нужную секунду оказаться под рукой.

– Возможно, вы действительно слишком услужливы. Но оставайтесь у него на виду. Он нуждается в обществе.

– О чем шумим? – поинтересовался Лазарус.

– Мне пришлось кое-что выяснить, дедушка, – я не знаком во всех подробностях с организацией работы клиники. Иштар не прислуга – она техник, и к тому же очень квалифицированный, а это ее помощник. И они рады услужить вам.

– Мне лакеи не требуются – сегодня я себя хорошо чувствую. Если мне что-нибудь понадобится, я позову: не нужно все время торчать возле меня. – Он ухмыльнулся. – Впрочем, она прелестная девочка, и все при ней – приятно иметь такую рядом. И движется, как кошка: без костей, словно течет. Действительно похожа на Ариэль… Я говорил тебе, почему она пыталась убить меня?

– Нет, но хотелось бы узнать, если вам угодно поделиться со мной.

– Мм… напомни, когда Иштар не будет поблизости, – по-моему, она на самом деле знает английский гораздо лучше, чем изображает. Но я обещал говорить, пока ты обнаруживаешь желание слушать. О чем бы ты хотел узнать?

– О чем угодно, Лазарус, Шахерезада сама выбирала тему.

– Да, так оно и было. Но у меня эти темы сами с языка не прыгают.

– Что ж… Когда я вошел, вы сказали, что вставать рано – грех. Вы действительно так думаете?

– Возможно. По крайней мере Дедуля Джонсон именно так считал. Он все рассказывал отцу историю о том, как человека должны были расстрелять на рассвете, но он проспал и все пропустил. В тот же день его приговор отменили, и он прожил еще сорок или там пятьдесят лет. Говорил, что этот случай подтверждает его слова.

– И вы думаете, это правдивая история?

– Не более, чем все истории Шахерезады. Я лично воспринимал ее так: спи, пока можешь, ибо неизвестно, сколько потом придется бодрствовать. Вставать спозаранку, Айра, может быть, и не грех, но уж, безусловно, не добродетель. Старая поговорка о ранней пташке как раз и свидетельствует о том, что червячку следовало оставаться в постели. Не выношу людей, хвастающих тем, что рано встают.

– Я не хотел хвастаться, дедушка. Просто привык – работа заставляет. Но я не утверждал, что это добродетель.

– Что именно? Работа или раннее вставание? Ни то ни другое не добродетель. Встав пораньше, больше работы не сделаешь. Ведь бечевка не станет длиннее, если ты отрежешь один из ее концов и навяжешь на другой. Если встанешь пораньше, зевающий и все еще усталый, на самом деле сделаешь меньше. Не сможешь сосредоточиться – наделаешь ошибок, и все придется переделывать. Подобная бурная деятельность обернется ущербом себе самому. И не доставит удовольствия. Кроме того, понапрасну рассердишь соседей, если станешь возиться у коровы с подойником посреди ночи. Айра, прогресс двигают не те, кто рано встает, его стимулируют лентяи, старающиеся облегчить себе жизнь.

– Из-за тебя я начинаю думать, что понапрасну истратил четыре столетия.

– Возможно, так и было, сынок, – если ты вставал спозаранку и усердно трудился. Но менять плохие привычки никогда не поздно. И ни о чем не сожалей – я тоже попусту растратил большую часть своей долгой жизни, хотя, быть может, и более приятным образом. А не хочешь ли послушать рассказ о человеке, сделавшем из лени искусство? Он положил свою жизнь, чтобы проиллюстрировать принцип наименьшего действия. Это подлинная история.

– Безусловно. Но я вовсе не требую, чтобы она была подлинной.

– О Айра, я не позволю правде ограничить мое красноречие – в душе я солипсист. Слушай же, о могучий царь.

Он был моим приятелем во флотском училище. Я имею в виду не космический флот – все это происходило раньше, чем человечество добралось до спутника Земли. Это был мокрый флот: корабли плавали по воде и пытались потопить друг друга, зачастую с прискорбным успехом. Я впутался в это дело, вероятно, по молодости и потому, что как-то понять не мог, что коли мой корабль потонет, то, скорее всего, и мне с ним придется идти на дно. Но эта история не обо мне, а о Дэвиде Лэме[21]. Чтобы понять Дэвида, следует обратиться к его детству. Он был для нас деревенщиной, то есть явился из мест, даже по тогдашним меркам считавшихся нецивилизованными, – а Дэвид появился из такой глухой глухомани, что там вместо петухов совы кур топчут.

Образование он получил в сельской однокомнатной школе и покончил с ним в тринадцать лет. Учиться-то он любил – потому что в школе ничего не нужно было делать, только сидеть и читать. А вот до и после занятий приходилось пахать на семейной ферме. Работу эту он ненавидел, потому что она называлась «честным трудом», что на самом деле означало «тяжелый, грязный, бесконечный и скудно оплачивавшийся». Кроме того, его заставляли вставать ни свет ни заря, чего он терпеть не мог. В общем, окончание школы стало для него самым черным днем в жизни: теперь ему предстояло «честно трудиться» уже весь долгий день и забыть про шести-, семичасовой отдых за партой. И вот однажды он провел в жаркий день за плугом пятнадцать часов, и чем больше он глядел на южную оконечность мула, к которому был подвязан этот самый плуг, чем больше дышал пылью и отирал со лба честный трудовой пот, тем больше он ненавидел эту работу.