– Ладно, ладно, я же просто по-дружески!

Папа всячески перед ним извиняется, ведет поскорей за стол и рявкает на Лейлу, чтобы налила им выпить. Но она его напрочь игнорирует.

– Хизер, милая, ты в порядке? – заботливо спрашивает Лейла, ничуть не скрывая, на чьей она стороне.

Хизер никак не может успокоиться и нервно всхлипывает у меня на плече. Понятно, что нам с ней лучше уйти прямо сейчас. За одним столом им делать нечего, после того как Тед грубо нарушил все ее привычные заповеди.

– Что ты с ума-то сходишь? – сердито спрашивает папа, выходя вслед за нами в прихожую.

Хизер снова ищет защиты у меня на груди, и я мысленно советую ему заткнуться. Он, конечно, обращается ко мне, но она легко может воспринять его слова на свой счет.

– Папа, она ему ясно сказала: «Стоп». Он глухой?

– Да что такого? Ну обнял и обнял!

Я с трудом удерживаюсь от ответа. И, прежде чем нахожу нужные слова, он взрывается:

– Все! Это последний раз! Хватит с меня таких сцен! – Он в ярости, я уже много лет его таким не видела. – Больше я ничего подобного не допущу! – Он тычет пальцем в нас с Хизер, а потом в сторону столовой. Понятно, это мы во всем виноваты.

– Извинения излишни, – цежу я сквозь зубы и выхожу вслед за Хизер.

Предлагаю ей поехать ко мне и остаться переночевать, но она отказывается. Ласково, по-матерински, гладит меня по щеке, словно ей очень жаль, что мне пришлось все это пережить, и выходит у своего дома. Ей там, в привычной обстановке, комфортнее.

И я еду к себе – одна.

Жалко, конечно, что Хизер не захотела переночевать у меня. Во-первых, мне с ней хорошо, во-вторых, хотелось бы убедиться, что она не переживает из-за папы, в-третьих, был бы повод отказаться от пугающей встречи с Кевином, которая намечена на завтра. Или, может, получилось бы взять ее с собой, хотя вряд ли – у Хизер слишком много работы в страховой компании, куда она ходит по пятницам.

Мы с Кевином договорились посидеть в «Старбаксе» на Дейм-стрит, рядом с Музеем восковых фигур. Там полно туристов, «интимной» обстановку в этом заведении никак не назовешь. Могу уйти, как только захочу.

В глубине души я уверена, что все пройдет отлично. Он извинится за двадцатидвухлетнего себя, скажет, что всегда был одинок и потерян, что искал возможность познать самого себя и я ему в этом чрезвычайно помогла. Подробно опишет свои искания – как он издавал журнал, начал писать роман или вообще «бродил в сандалиях на босу ногу» и стал поэтом. А может, в итоге заделался банковским клерком. Наверное, он встретил женщину – или мужчину, кто ж его знает, – и теперь вполне доволен собой и своей жизнью. Прости, дескать, Джесмин, глупые порывы моей юности, давай смотреть на прошлое как взрослые люди. И, конечно, лед между нами быстро растает, мы примемся хохотать, вспоминая детские забавы: как привязывали к дереву бедняжку Майкла и плясали вокруг него дикие индейские танцы, а однажды по случайности засадили ему стрелой в ногу; как утащили платье толстушки Фионы, когда она купалась голышом, и пришлось ей карабкаться за ним на скалу в чем мать родила. Не исключено, что я упомяну пресловутое «Ты тоже умрешь, Джесмин» и потрясение, которое вызвал у меня тот давний разговор. Может даже, припомню ему Санта-Клауса.

Увидев Кевина, я удивляюсь тому, как он выглядит. Не знаю, чего именно я ожидала, но точно чего-то другого. Н-да, а ведь ему тридцать восемь лет, следовало бы как-то это учесть. И я вдруг понимаю, что сама уже далеко не девочка, мне тридцать три. Мы оба взрослые.

Все вдруг куда-то испаряется, остается только нежность. Он – мой двоюродный брат. На меня обрушивается поток воспоминаний, и большинство из них так или иначе связаны с мамой. Я буквально оглушена этим неожиданным наплывом чувств. Я уже давно не испытывала столь пронзительной, острой тоски, мне кажется, что я снова маленькая и страшно одинокая, снова пытаюсь дотянуться и поймать то, что поймать невозможно.

Некоторое время в доме еще сохранялся ее запах, я забиралась в мамину кровать и заворачивалась в ее одеяло, чтобы быть к ней поближе. А иногда, уловив аромат ее духов от кого-то совсем постороннего, застывала, словно загипнотизированная, очутившись в ловушке животрепещущих воспоминаний.

Но с годами это случалось все реже и реже. Все, что меня окружало, – рестораны, магазины, дороги, по которым мы ездили, парки, где мы гуляли, песни по радио, мимоходом сказанные фразы, – абсолютно все было связано с мамой. Ну а как иначе, ведь она умерла, когда я была совсем юной, и она была средоточием моего мира, я не успела еще создать собственную реальность. Мама ушла, а я осталась в том же городе, на тех же улицах, и повсюду наталкивалась на воспоминания о ней. Мне казалось, так будет всегда. Всякий раз, как она была нужна мне – в моментальном запечатлении, – я шла туда, где мы прежде бывали вместе, и ждала, что она проявится, подарит мне немножко своей силы. Но вместо этого на старые места накладывались новые воспоминания, затирая те, совсем ранние, пока однажды я не осознала, что все «места памяти» перестали быть моим прошлым и сделались настоящим. И спустя двенадцать лет после ее смерти уже почти невозможно найти что-нибудь, связанное с мамой напрямую, незамутненным образом. Все эти годы я с Кевином не общалась, и неудивительно, что, увидев его, моментально окунулась в свою юность.

Он поднимает голову, видит меня и расплывается в улыбке. Все хорошо, наша встреча пройдет в приятном ностальгическом ключе. Я немедленно начинаю жалеть, что предложила «Старбакс», и прикидываю, не переместиться ли нам в ресторан где-нибудь по соседству.

Он выбрал небольшой столик на двоих, нам придется сидеть по диагонали, чтобы не стукаться коленками. Кевин встает и заключает меня в широкие теплые объятия. Волосы у него поредели, вокруг глаз появились морщинки. Наверное, ни с кем у меня не было столь долгого перерыва в общении, как с ним. Такой скачок во времени приводит мозг в некоторое замешательство.

– Ой-ой. – Я сажусь за столик и всматриваюсь в знакомые черты, проступающие из-под новой маски, которую наложило время. Не знаю, с чего начать разговор.

– Ты вообще не изменилась, – сияет он. – Все такая же рыжая.

– Это точно, – смеюсь я.

– И глаза те же. – Он пристально на меня смотрит, затем качает головой и тоже смеется.

– Мм-да. Решила глаза не менять. – Смеюсь. Нервно. – Итак… – Мы оба молчим, глядя друг на дружку.

Он буквально лучится от радости и беспрерывно мотает головой, будто не в силах поверить, что мы и впрямь встретились. Ну я поняла, все уже, давай дальше. И, пожалуй, очень хорошо, что мы остались здесь.

– Кофе? – предлагаю я, и он тут же вскакивает.

Идет к стойке, и я изучаю его, пока он делает заказ. На нем бежевые брюки, джемпер с V-образным вырезом, из-под него рубашка – не ах какая модная, но очень приличная. Вид вполне себе респектабельный, ничего общего с длинноволосым смутьяном в потертых джинсах.