— А ну-ка немедленно выходите! Как вам не стыдно! Хотя бы меня постеснялись!

Он так и не смог сказать ей о своем решении расстаться — ни в море, ни во время послеобеденного отдыха: как только Бланш задремала, они сбежали в рощу, к тому самому раскидистому ореху, который уже неоднократно был безмолвным свидетелем их любви…

Чуть позже, никем не замеченные, они вернулись в коттедж и разошлись по своим комнатам. Потом проснулись отец и Бланш, и им пришлось выйти и готовиться к прощальному ужину. Решено было поставить жаровню на открытой площадке у террасы, а не разводить костер на пляже: вечерами уже было довольно прохладно. Они с отцом съездили в поселок за свежим мясом — машину отца как раз пригнали из автосервиса — и занялись приготовлением угля и дров. Кузина и Бланш колдовали у плиты в кухне.

И вроде бы все было хорошо на первый взгляд: отец веселился, он пытался отвечать на шутки, кузина и Бланш дружно накрывали на стол, погода стояла прекрасная, но… Все же ему было не по себе, и дело тут не только в вопросительных взглядах Бланш, напоминающих, что его время, отведенное ею до ужина, истекает. Надо все рассказать отцу, объявить торжественно, что он соблазнил свою кузину, и в это лето они стали любовниками. Здорово! Как обрадуется-то отец! Настроение у него сразу испортилось. И тут еще Бланш подошла к нему, не выдержав:

— Ты поговорил с ней? Вы все решили?

— Не успел, — раздраженно ответил он. — Времени не было.

— Странно, — насторожилась Бланш, — а чем это вы занимались после обеда?.. Хотя можешь не отвечать, догадываюсь. Так вот, иди немедленно и поговори с ней: я попросила ее нарезать роз в саду. И помни: в средние века у вас в Италии, если мужчина прилюдно только лишь поцеловал девушку, он уже был обязан на ней жениться. А у вас, насколько мне известно, зашло гораздо дальше поцелуев. Так что иди и будь мужчиной! Мы с отцом подождем вас.

— Сейчас не средние века, — грубо ответил он, но в сад пошел. На пороге оглянулся. Бланш смотрела ему вслед удивленно и даже немного разочарованно, как ему показалось.

Кузина склонилась над кустом белых роз и аккуратно срезала бутоны, складывая их в садовую корзинку. Легкий ветерок, долетавший с моря, развевал ее волосы, поднимал подол яркого коротенького платья. Картина, достойная пера художника. «Девушка, срезающая розы» — так бы он ее назвал, все-таки сын искусствоведа. Но тогда эта чарующая красота не вызвала у него радости, наоборот, он почувствовал бешеную ярость: как смеет она быть такой красивой?! Она отравила его собой, околдовала! Пора выпутываться из этих порочных уз.

— Необыкновенные, правда? — улыбнулась кузина, кивая на розы. И тут же встревожено спросила: — Что с тобой? У тебя такое лицо…

— Надо поговорить, — холодно сказал он.

Она поставила корзинку с розами на землю:

— Говори, я слушаю.

— Видишь ли, я думаю… и так будет правильно, — он старался найти нужные слова, — в общем, так больше не надо.

— Что ты имеешь в виду? Не понимаю…

— Все ты понимаешь, — вспылил он, как будто она была в чем-то виновата, вынуждая его вести этот нелегкий разговор. — Я принял решение: нам лучше расстаться. Буду честен с тобой: я не могу тебя любить. Давай подождем, сделаем, так сказать, перерывчик…

— Перерывчик?! — вскричала она. — Что ты такое несешь? Кому он нужен, твой перерывчик? Да что это с тобой?!

Внезапно он понял: ему нужно быть как можно грубее с нею. Так проще будет закончить этот неприятный разговор. Она обидится на него и уйдет сама. После ужина закроется в комнате и будет плакать. Ну и что? Утром они разъедутся и всё. Всё! А там видно будет. Если он поймет, что не может без нее даже дышать, приедет в Неаполь и вымолит прощение. В том, что она простит его, он тогда даже не сомневался.

— Короче говоря, сестренка, — начал он и увидел, как побледнело ее лицо, — мы чудесно провели лето, нам было хорошо вместе и все такое, хочу сказать тебе спасибо!

— Ты выпил? — словно не веря своим ушам, спросила она.

— Я трезв как стекло, — рассмеялся он, чувствуя себя последним мерзавцем.

— Зачем ты делаешь мне больно? — тихо спросила она. — Я же люблю тебя…

— Знаю. Премного тебе благодарен, ты скрасила мне это лето, но на этом всё. Пока всё. Может, через время мы увидимся? Ну, если нас так же будет тянуть друг к другу.

— Ты говорил, что любишь меня… — едва слышно прошептала она, и ее глаза стали наполняться слезами.

— Ну, дорогая, это была шутка. А что я еще мог сказать девушке, чтобы затащить ее в постель? Ну или сразу после, какая разница? Кстати, еще неизвестно, кто кого туда затащил… Это всегда и на всех действовало, и ты не исключение, — он специально старался побольнее задеть ее. — Ты весьма вовремя подвернулась под руку, хотя на твоем месте могла быть и любая другая симпатичная мордашка, приехавшая к нам погостить.

— Я тебе не верю, не верю, это не ты говоришь! — она схватила его за руку. — Признайся, ты что-то принял?

Он отшвырнул ее руку:

— Хватит, кузина, не стоит так унижаться. Я все сказал.

Она подошла поближе, не сводя с него взгляда, тревожно вглядываясь в его лицо, словно пытаясь понять, что происходит, почему он так жесток с нею. Он не мог выдержать вида этих глаз, в которых любовь к нему перемешалась с болью, и он ясно видел, как боль переполняет их, беря верх над чувством. Нет, не этих отвратительных слов ждала она от него. Не этих.

— Пошли за стол, пора прощаться с летом, — сказал он как можно веселее, развернулся и направился к дому.

— А если я скажу тебе, что у нас будет ребенок? — обухом по голове прозвучали вслед ее слова. Ноги у него подкосились так, что пришлось ухватиться за стену коттеджа.

— Что?! — он обернулся и с нескрываемым ужасом посмотрел на нее. И тут кузина стала смеяться, она хохотала громко, истерично, он даже испугался, как бы отец и Бланш не выбежали из дома. На негнущихся ногах бросился к ней, схватил ее за плечи и затряс так сильно, что ее волосы разметались:

— Повтори, что ты сказала?!

— Ничего, братец, — смеялась она, а слезы градом катились по ее лицу. — Я пошутила, никакого ребенка у нас не будет, и слава Богу! Видел бы ты свое лицо! Как же ты жалок, любимый! Какой же ты трус! Какой же ты…

— Ненормальная! — кричал он, продолжая трясти ее. — Зачем я вообще связался с тобой?! Кто же так шутит?!

— Ты пошутил, что любишь меня, я пошутила, что жду ребенка — мы квиты. Не волнуйся, братец, если бы я и была беременна, от твоего ребенка избавилась бы, это точно! Кто захочет рожать от такого подонка?

Тут он и ударил ее. Замахнулся и ударил. По лицу. Попал по губам. Сильно. Не рассчитал.

Он плохо соображал в тот момент, если этим можно, конечно, оправдать его. Юристы, кажется, называют такое состояние аффектом?.. Словно в замедленной киносъемке, видел он, как от его удара она упала. Тут же встала, сама. Хотя он, вроде бы, попытался помочь ей подняться? или просто хотел попытаться?.. Встала, подошла к нему. Молча. Вместо лица — застывшая маска. Он видел это все как будто со стороны. Медленно, своим привычным жестом ласково коснулась она его щеки — пальцы у нее были ледяные — улыбнулась разбитыми губами и, пошатываясь, пошла к воротам. Он побрел за ней. У ворот она сбросила туфли и вдруг побежала. Проскользнула в калитку, открыла дверцу своей машины. Взревел двигатель, гравий фонтаном вылетел из-под колес. И всё.