Фрагмент выступления ведущего телевизионной передачи «Время собирать камни».

* * *

Спускаясь по эскалатору, Хват присматривался к людям, поднимающимся навстречу. Ни с чем не сравнимая печать значимости на лицах столичных жителей. Будто не в Москве они обитали, а в Иерусалиме, готовясь стать свидетелями второго пришествия Христа, которое закончится где-нибудь на Поклонной горе, при большом скоплении народа. Будет музыка, салют. Но никто не выйдет к москвичам шаркающей кавалерийской походкой, в белом плаще с кровавым подбоем.

В вагоне метро стояла такая толчея, что Хват моментально вспомнил застойные свалки жаждущих обзавестись дефицитными товарами. Каждый стремился обеспечить себя если не по потребностям, то хотя бы по труду. Жратва, тряпки, мебельные гарнитуры, бытовая техника, детские игрушки. Сегодня всего этого валом, но счастливее люди не стали. Что за радость войти в магазин и приобрести любую понравившуюся вещь. Другое дело, когда ты выцепил ее чуть ли не с боем, опередив сотни соперников. И вряд ли бизнесмен, подмявший под себя очередной завод, способен испытывать больше положительных эмоций, чем работяга с того же завода, удачно толкнувший налево, скажем, несколько мешков цемента. Человеческие эмоции лимитированы. Выше задницы не прыгнешь, как ни тянись. Вот тебе радости по десятибалльной системе, а вот горести в той же мере. Хлебай вдосталь, покуда хлебается.

Можно ли изменить этот баланс в сторону улучшения? Хват очень сомневался в этом. Но вот в то, что уменьшить количество бед на земле возможно, он заставлял себя верить, иначе бы его жизнь потеряла всяческий смысл.

Возвращение на службу в ГРУ означало, что от него снова кое-что зависело. Пусть не так уж много. И все же лучше быть ложкой меда в бочке дегтя, чем наоборот. С философской точки зрения то и другое одинаково бессмысленно, но Хват был не философом, а практиком. Эх, скорее бы выяснить, с кем именно ему придется иметь дело, и скорее бы ввязаться в бой!

Пока что было известно не так уж много. Некая организация осуществила пробный теракт с использованием электронного детонатора. Взрыв произошел при поступлении импульса на мобильный телефон. Схема дьявольски совершенна. Находят простофилю, всучивают ему трубку, он выходит на связь, а потом хлоп… и исчезает вместе с орудием преступления. Парень, взорвавший перрон, даже не подозревал, что его используют как смертника, но втемную, без введения в пантеон мученической славы, без орденов и материального вознаграждения. Одним нажатием кнопочки были решены сразу все проблемы организаторов теракта. Они добились цели, оставаясь в тени.

Экстремистская организация, упомянутая Реутовым, расчищает дорогу большим дядям, готовящимся к восхождению на политический Олимп. Молодняк, шакалье, увивающееся вокруг крупных хищников. Что-то вроде нацболов, только с откровенным фашистским уклоном. Об этом можно догадаться по букве, отштампованной на коварных трубках. «Феникс». От названия за версту разит социал-националистической идеей.

Кто же заварил эту кровавую кашу? Что он за человек? Да и человек ли он после этого?

Если оставить в стороне мораль и мистику, то определенно да. Бесспорно. Самый обычный человек, имеющий имя, паспорт, прописку, круг общения, деловые и родственные связи. Осторожный, хитрый, расчетливый, безжалостный, коварный. Сам в организации не числится, лишь денежки вовремя подбрасывает да идеи подает. Юридически доказать его причастность к экстремистам почти невозможно, тем более если он прикрывается иностранным подданством или депутатской неприкосновенностью. Как же добраться до этого гада? На диске, хранящемся в нагрудном кармане Хвата, содержались сведения о нем, его партии и нелегально финансируемой им организации. И все равно мозг пытался самостоятельно проникнуть в тайну «Феникса».

Мобильники изготовлены промышленным способом, с применением новейших технологий и довольно качественно. Производство налажено и вот-вот будет поставлено на поток… на конвейер смерти, черт бы его побрал. При всем при том никаких маркировок нет не только на телефонном корпусе, но, как подозревал Хват, даже на деталях. Транзисторы, печатные платы – чистенькие, разве что порядковые номера кое-где проставлены, чтобы работники при сборке ничего не напутали. О чем это говорит? О том, что господин Феникс тщательно заметает следы? Да, но не только. В дело запущен солидный капитал, вот что не менее важно. Производство начато буквально с нуля, то есть с инженерных, технологических, дизайнерских и прочих разработок. На черном рынке оружия ничего подобного пока что не появлялось. Следовательно, нужно сделать все, чтобы и не появилось…

Погрузившийся в размышления Хват едва не пропустил свою остановку, в последний момент протиснулся между створками начавших съезжаться дверей и очутился на перроне станции «Беговая», многолюдной, несмотря на то, что час «пик» постепенно сходил на убыль. Шагая к эскалатору, Хват по привычке полюбовался барельефами на тему конного спорта. Лошади со своими седоками мчались все вперед и вперед десятилетиями, но прийти к финишу им было не суждено. Осыпется со стен керамическая плитка, раскрошится гранитный пол, разрушатся облицованные мрамором колонны, а скачка будет продолжаться. До самого конца, который при всем желании не назовешь победным. Потому что в самом конце не будет ни Москвы, ни этого метрополитена, ни самого Хвата.

Он приостановился, а людские потоки устремились мимо, образуя вокруг что-то вроде недоброжелательного водоворота. Одни косились, другие злобно ворчали, третьи норовили зацепить баулом. Вливаясь в толпу, ты становишься ее частью, выпадая из нее, превращаешься в объект неприязни. Гораздо спокойнее быть как все или хотя бы таковым казаться.

Ну, казаться кем-то – дело привычное.

Ускоряя шаг, Хват энергично заработал локтями, вклиниваясь в каждый свободный просвет между колышущимися человеческими фигурами. Все вокруг дышало, шаркало, пахло, шевелилось. Лев Толстой, большой идеалист и такой же большой умница, напрасно сокрушался о том, что не способен возлюбить все человечество скопом. Его бы в московский метрополитен на денек, он бы живо избавился от всяческих иллюзий.

«Может, бросить все к лешему? – подумал Хват, поднимаясь по эскалатору. – Уж кто-кто, а я точно не люблю человечество. Родных, близких, друзей – да, но их давно уже можно по пальцам перечесть. На одной руке. Частично сжатой в кулак. Остальные люди мне не братья, я им тоже не брат, не сват и даже не троюродный дядя. Если я внезапно исчезну, то во вселенской тусовке этого почти никто не заметит. Сколько людей оплакивает сейчас погибших на Курском? Тысяча, полторы, от силы две. Но уже завтра некоторые из них начнут украдкой строить глазки, играть в лотерею, мечтать о продвижении по службе, сопереживать героям сериалов. Жизнь продолжается. Смерть продолжается тоже. Остановить это колесо рождений и похорон не в состоянии ни Христос, ни Гитлер. Зачем же ты напрягаешься, Михаил Хват? Кому нужны твои жалкие потуги?»

Да хотя бы мне самому!

Перехватив тревожный взгляд, брошенный на него цветочницей, расположившейся у выхода из метро, Хват догадался, что последние слова были произнесены вслух. Желая сгладить произведенное впечатление, он через силу улыбнулся и спросил: