Но ничего ведь не произошло.

К тому же это был не только страх, он был замешан на другом — на своего рода оргазме, совсем не связанном с сексом, абсолютно другого порядка, и от этого превосходящим качественно в тысячу раз. Чисто тактильный оргазм — раньше я бы в это не поверил.

— Где вы этому научились? — спросил я, когда волна этого то ли страха — то ли кайфа отхлынула, и перед глазами перестали мельтешить серые пятна.

— Я не учился. Я этого вообще раньше не делал. — Калеб отступил от меня, и мне стало почти жаль. — Какие вы, люди, все же странные. Закрываетесь в себе так, что хоть разбейся, а тело отзывается на самые примитивные касания.

Эти слова неожиданно вызвали у меня досаду, будто счет сравнялся.

— А вы, можно подумать, открыты для общения.

— Мы хотя бы не читаем Карнеги как Библию.

В окне мелькнуло зыбкое отражение Джиа — она сделала себе греческий хвост, подчеркивающий великолепную линию скул и шеи.

— Что я пропустила? — спросила она. — О чем вы говорили?

— О сексе, — сказал Калеб.

— Ничего не о сексе. — Я попытался быстро встать, но забыл, что стул стоит наоборот, и чуть не грохнулся вместе с ним. Ноги меня плохо слушались. — Мы говорили о еде.

— Ты разве не объяснил, что это ягоды с одного куста?

— Ну да. — Калеб обнял ее и поцеловал в висок, она обвила его руками за шею. — Поэтому насчет предмета разговора мы оба правы. Вам лучше, дорогой Уильям?

Я буркнул что-то невразумительное вроде «угу, нормально» и счел нужным удалиться. Проще говоря — смыться. Когда я уходил, они танцевали на кухне под Шаде.

Мне действительно было гораздо лучше, у этого сукиного сына потрясающее чутье и руки. Если он и правда делал это впервые, то надо порекомендовать им открыть салон. В общем, насчет физического состояния претензий нет, но моральное… кажется, сейчас я еще дальше, чем был вначале.

В комнате, где я иногда сплю, Джиа повесила картину, которая мне понравилась.

Надо бы позвонить Халли. Через «не хочу».

…Я что, сказал «не хочу»?..

Конец записи.

* * *

СВЯЩЕННЫЙ ГРААЛЬ

Расскажи мне сейчас, пожалей дурака,

А распятье оставь на потом.

ЗАПИСЬ 9. Сегодня Джейсон звонил на мобильник, все пытался выяснить, где я провожу отпуск. Я сказал, что в нужное время он узнает первым.

Вечером неожиданно открылась тайна морозильных камер, оказавшаяся вовсе не мрачной. Я шатался по дому в поисках, фигурально выражаясь, живой души, и нашел Джиа в их комнате.

— Хорошо, что вы пришли, Уильям, — сказала она. — Мне нужна ваша помощь.

Я подошел ближе и увидел на кафельном прямоугольнике со стоком, приведшем некогда меня в полное недоумение, кусок льда внушительных размеров. Рядом лежали несколько ножей разной формы и еще некоторые предметы непонятного назначения. Лед уже не был бесформенной глыбой, на нем проступали какие-то черты. Похоже на Калеба.

— Ясно, почему здесь так холодно…

— Температура как раз подходящая, лед едва тает. Положите руку сюда, — она взяла меня за запястье и подвела мою руку поближе к будущей скульптуре. — Ненадолго.

Холод ужалил ладонь почти до боли, лед под ней поплыл. Пальцы у Джиа были почти такие же холодные.

— Тепла недостаточно, — объяснила она, — у нас вроде разгрузочного дня. Все бы хорошо, но руки ледяные и плохо плавят.

Джиа дала моей руке прийти в норму и попросила провести пальцем еще в некоторых местах. Угловатости сгладились, портрет стал почти совершенным.

— Вы только его изображаете, Джорджия? — спросил я.

— Нет, но часто. Разве это не естественно — видеть тех, кого любишь, даже в куске льда?

Что-то подтолкнуло меня, я наклонился и провел ладонями по ледяному лицу, по линии скул, под глазами. Джиа не возражала. Оно тут же изменилось — теперь это было другое лицо, чье-то лицо. Хотя почему чье-то? Ее лицо.

— Я не знаю, как говорить с вами об этом, — ответил я наконец, приткнувшись рядом и дрожа от холода. — Наши чувства скорее всего так же различны, как способ жизни.

Джиа пожала плечами.

— Уильям, Господь не создавал любовь отдельно для каждого. Ее-то вполне достаточно одной на всех.

— Я думал, все вампиры атеисты.

Тут она рассмеялась, глядя на меня, будто я неудачно пошутил.

— Мы, дорогой мой Уильям, как никто понимаем величие Создателя и преклоняемся перед ним. Просто у каждого из нас много времени, чтобы смириться с тем, что Он — несовершенен. Однако же Он создал нас, и мы воздаем за это должное.

Джиа протянула ко мне руку, и я увидел копию крестика Калеба на ее браслете.

— Подождите, — сказал я подозрительно. Это просто не укладывалось в моей голове. — Создал вас?

— Ну а кто, по-вашему, создал нас? Никто, кроме Творца, не наделен такой властью. Я не сильна в теологии, но Творец у нас однозначно общий.

Сам Калеб материализовался чуть ли не в тот момент, когда я вспомнил его. Он забрался с ногами в кресло недалеко от нас и начал выбирать музыку на ближайший час.

— Кто, как не Создатель может позволить себе так много? — подключился он с деланным равнодушием. — Он ведь сотворил и дьявола, почему же вы зациклились на нас?

— Кажется, там изначально задумывался ангел…

— Конечный результат важнее.

— Что бы вы ни думали, Он создал и вас, и нас, — сказала Джиа терпеливо. — Кто мы такие, чтобы судить Его? Мы всего лишь дети Его, и Он не делится с нами своими секретами.

— Может, в теологии вы и не сильны, зато сильны в софистике, — проворчал я, чувствуя, что русло разговора мне не нравится — как никогда не нравился анализ художественного текста. Нет лучшего способа убить очарование произведения, чем разобрать его по косточкам.

— Это не более софистика, чем все беседы о Нем. — Калеб вытянулся в кресле, наполовину скрытый тенью, только глаза блестели. — Все предположения — только домыслы, никому не понять замыслов Его и целей.

— Неисповедимы пути? — спросил я почти со злостью.

— Совершенно верно. Он дал вам власть творить себе подобных. Он дал ее и нам. Он дал вам возможность убивать — равно как и нам.

— Он дал вам силу прервать свою жизнь в любой момент, — добавила Джиа, — как и нам.

— А разве самоубийство не грех?

Она усмехнулась.

— Подумайте, Уильям, разве Он позволил бы делать то, что Ему неугодно? Он несовершенен, но Он мудр, кто с этим поспорит?