Когда молодые остаются совсем одни в хатке, множество любопытных глаз и ушей подсматривают и подслушивают у дверей хатки (иногда детских ушей). Если молодой убедится в недевственности своей жены, то тут же иногда чинит расправу. Расправа эта бывает ужасно жестокая подчас: пинки ногою, щипки в живот и половые части. Один малый, не по доброй воле женившийся[23] на «нечестной» девушке, так ее истязал после свадьбы, что цветущая девушка в несколько месяцев превратилась в больную на вид женщину. «Весь низ ей выщипал», — говорила ее мать. Мало того, запирал ее на целый день в маленький амбарчик почти без окошка, где она сидела по целым дням без пищи. На ночь тоже запирал ее на замок, а сам уходил к своей любовнице, какой-то вдове, жившей в том же селе. Таскал за волосы, бил чем попало. Унялся только тогда, когда бедная женщина (к своему несчастью, «ужасть смирная») забеременела (несмотря на побои и издевательства, он жил с нею). «Как бы за тяжелую бабу в острог не попасть».

Возвращаюсь к свадьбе.

Пока молодые находятся в хатке, в избе идет пированье. Бабы, девки и малые пляшут, вырядившись скоморохами. Через час, другой дружка и сваха идут «поднимать молодых». Молодая должна надеть самый яркий свой сарафан и платок (венчаются в голубом или белом — «скучные цвета»). Сваха снимает с нее рубашку и передает ее свату. Рубашку эту сват (или дружка) кладет на глиняное блюдо; когда молодые, одевшись, направляются в избу, дружка несет впереди рубашку на блюде. Войдя в избу, он ее передает родным молодого, которые осматривают ее. В это время скоморохи хватают с полок горшки и бьют их об пол — в знак того, что все совершилось.

Если по признакам оказалось, что молодая целомудренна[24], то с большею честью подносится первый стакан вина матери и отцу молодой. Если же оказалось, что она была «бесчестная», то первые стаканы вина подносятся отцу и матери молодого, а вино отцу и матери молодой подносится в какой-нибудь кружке с просверленным дном, так что вино проливается на пол, как только дружка отпустит палец, которым придерживает дырку, пока наливает вино.

Пир продолжается иногда до глубокой ночи. Затем молодые ложатся спать настоящим образом. На утро их опять будит дружка и сваха. Сваха заставляет молодую мести пол, причем молодая должна отдать свекрови разбросанные предварительно по углам медные монеты[25]. Затем завтракают, и после завтрака молодые должны принести ушат воды. Когда они возвращаются с водой, сват караулит их по дороге и проливает первый ушат воды. Затем «суседи» имеют право пролить второй и третий ушаты. После этого уже молодая вручает свату платок (подарок), которым он прикрывает ушат (или ведро). После этого к ушату нельзя прикоснуться и всякий, кто к нему подберется, получает от свата хороший удар кнутом. Молодые ставят ушат у дверей избы. В это время семейские бабы, вымазав себе руки сажей[26] и сев верхом на метлы, гонятся за «суседями», пачкая им руками лица. Когда сват говорит «довольно», молодая берет ручник, бабы унимаются, а запачканные соседи подходят к ушату умываться, причем опускают в ушат кто копейку, кто две, а кто три. Утираются ручником из рук молодой. «Ежели бабы потешные — насмешить умеют, другая молодая целый рупь наберет».

Отец и мать молодой обыкновенно пируют всю ночь во дворе своего зятя; на утро их провожает домой вся семья молодых и даже сами молодые (в иных деревнях это не проводы, а просто катанье). Едут на нескольких телегах все, разумеется, пьяные — со штофами водки. Бьют в косы, поют песни, родня молодого (бабы) машут над головами рубашкой молодой (это уже непременно).

Такой поезд, разумеется, собирает массу любопытных — смотрят, шутят довольно нецензурно. Заезжают в другие деревни к родным; останавливаются, пляшут и все помахивают той же рубашкой: «И ты так ездила и твою рубашку возили с собой?» — «Знамо ездила, что поделаешь, только уж зажмурилась да не смотрела». Когда, «подняв» молодых, сваха снимает с молодой рубашку, то мать молодого нередко стоит за дверьми, ожидая рубашки. Сняв рубашку с молодой, сваха моет молодую и молодого и затем они уже одеваются. (Случай с матерью, обидевшейся, что сняли рубашку с ее невестки без ее ведома, «за глаза».)

Рассказывают такой случай, что одна «нечестная» девушка, как только уложили ее спать с молодым мужем, призналась ему в своей недевственности и, предложив ему двадцать рублей, попросила его как-нибудь прикрыть ее стыд. Малый поймал цыпленка, оторвал ему голову и его кровью запачкал рубаху молодой, но сваха, к несчастью, все подглядела и подслушала и, передавая рубашку свекрови, объявила, что «не стоит ее на мир нести, потому-то и потому-то». «Теперь уж все это стали бросать, потому, почитай, все девки бесчестные».

В некоторых деревнях девушку-невесту возят предлагать в жены. Девушку «уберут, оденут», и отец, брат или какой-нибудь родственник везет ее по своей деревне и по чужим деревням. По деревне телега едет тихо, отец выкрикивает: «Не надо ли надолбу»; все сходятся смотреть на невесту, и кому она понравится, тот зазывает ее к себе во двор словами: «Дуда, дуда, поворачивайся сюда», и отец с дочерью, или брат с сестрой, входит в избу; невесту еще раз осматривают (более подробно) в избе и условливаются о дне запоя, если она окончательно понравится.

В некоторых деревнях девушки венчаются в сарафанах и уже после венчания надевают паневу, а в других деревнях девушка надевает паневу, когда «обряжается», чтобы ехать в церковь. Это делается так: девушка в одной рубашке стоит на лавке, а брат держит паневу на уровне лавки, предлагая девушке «вскочить» в паневу. Девушка долго не соглашается, отворачивается, говоря: «Хочу — вскочу, хочу — не вскочу». Мать ее уговаривает: «Вскочи, мое дитятко, вскочи, мое милое. Не век тебе, девушка, в девках вековать, будь же умница, будь же разумница». Девушка, наконец, впрыгивает в паневу, которую ей завязывает брат.

По представлению крестьян, самое лучшее, если жених и невеста ровесники — «ровня». Невеста «обижается», если жених ее старше года на четыре-пять: «Помрет ране меня». Собственно, бабы рано старятся, главным образом, только внешним видом своим. Несмотря на неблагоприятные условия для их здоровья, несмотря на болезни даже и истощение, бабы нередко родят в пятьдесят лет, а в сорок пять — сорок шесть лет сплошь и рядом. Я знаю случай, когда баба родила шестидесяти трех лет от роду. Мужу ее было столько же лет, сколько и ей. Баба эта умерла, когда ей минуло шестьдесят семь лет, а муж ее до сих пор жив. Его «последышу»-сы-ну теперь двенадцать лет.