Снова наступила тишина. Время от времени она поглядывала в его сторону и обнаруживала, что он наблюдает за ней. Это вызывало у нее странные, противоречивые ощущения внизу живота.

– Я помню, как мое время заливали в ампулу, – внезапно сказал он.

– Не может быть, – засмеялась она.

Он, наверное, думает, что я в мрачном настроении, и решил меня посмешить. Время берут у младенцев.

– Честно, помню. У меня взяли время позже обычного, потому что отец пытался обмануть сборщика налогов. Он просто не заявил о моем рождении.

Она прекратила поиски и закрыла шкаф, который исследовала. Она хотела спросить его, пытался ли отец защитить его, позволить сохранить его время или он намеревался продать его на черном рынке, чтобы выручить побольше денег. Пять лет – столько времени забирают на уплату налога на время. Его заливают в маленькие магические ампулы и стеклянные диски – четыре года идет в казну города-государства, один в карман родителей. Потом и ампулы, и диски циркулируют в качестве денег, пока кто-то не накопит достаточно богатства, не выкупит его и не вспрыснет в себя. Конечно, выкуп и впрыск означал, что нужно снова заплатить налоговикам, чтобы они могли извлечь время из стекла и сделать инъекцию. Инъекцию из капельки вашего времени, капельки еще чьего-то. В общем, по капельке от каждого.

Таково было повеление богини. Время необходимо делить, время необходимо обменивать, время должно циркулировать.

Хотя Мелани больше всего интересовали мотивы его отца, о котором она знала то, что знала, она спросила совсем другое:

– На что это было похоже? Похоже на то, как берут налог на эмоции по достижении возраста трех пятилеток? У меня брали всего три года назад.

Всего три года назад? Кажется, целая жизнь прошла.

– У меня брали семь лет назад. И нет. Нет, это такой странный всплеск эмоций, а потом притупление. Это было… болезненно. Но я чувствовал легкое головокружение, эйфорию. Они взяли больше, потому что набежали штрафные проценты.

– Это несправедливо. За это должен был заплатить твой отец.

– Он и заплатил. В тройном размере.

Мелани резко вздохнула.

– О, я…

Но Лейвуд продолжил:

– Этот инцидент заставил меня кое-что понять в очень раннем возрасте – о жизни. Вот почему я так много работал. Я не унаследовал гостиницу от родителей. Я заработал все сам. Настоящее время намного ценнее, чем время в ампулах. У него и курс обмена выше. Я решил, что хочу потратить свое, как можно более продуктивно, чтобы получить максимальную прибыль. Таким образом, когда я буду близок к смерти, мне не захочется докупать время – откладывать лишние дни, месяцы или годы. Потому что я не буду ни о чем сожалеть. Думаю, что только те люди, которые зря тратят свою жизнь, потом стараются наскрести лишние минуты.

– Это не очень справедливо, – сказала Мелани, думая о своей матери, – что время можно добавить только в конце жизни, а не в середине.

– И кто хорошо проводит эти последние докупленные минуты? Люди, которые умирают молодыми, вообще не думают о выкупе времени. Только старики. А если ты не аристократ, то, скорее всего, у тебя навряд ли останутся ампулы со временем на оплату ухода, который необходим в конце столь неестественно долгой жизни. Люди доживают до семидесяти, даже восьмидесяти лет. Представляете?

– Где-то я слышала, что пара маркизов дожила до ста двух лет.

– Вот именно – маркизов. А такие, как я? Я могу докупить себе время, но не настолько много, чтобы обеспечить достойный уход в последующие годы. Я не хочу лишних минут мучений, когда превращусь в разбитого старика, страдающего недержанием.

Он подошел к ней с сумкой, в которой лежала уже примерно половина ингредиентов из списка.

– И знаешь что? – шепотом спросил он. – Если люди перестанут покупать время, думаю, эта жатва подойдет к концу. У младенцев не будут забирать их время, как и должно быть.

У нее перехватило в горле, а взгляд заметался по пустой комнате, как будто жрецы Времени могли внезапно выскочить и обвинить их в богохульстве. Она никогда не слышала, чтобы кто-то осмеливался сказать, что нельзя брать налог на время. Что младенцы не должны платить государству по счетам, как это делали все до них. Что и сам налог может быть… несправедлив.

– Звучит идеально, – ответила она хриплым шепотом.

– Так и должно быть, – пожал он плечами.

Я сказала тебе держаться подальше от пещеры и стоять на страже. Я хотела доказать, что я храбрее. Ты всегда ходила по дому, как петух, который осматривает свой курятник, считая себя султаном. Как ребенок, который считает себя принцессой и не знает, как хрупка на самом деле жизнь. Но эта история не о тебе, она – обо мне и темной пещере. Я карабкалась между серыми камнями, обдирая нежную детскую кожу, тыкала языком в расшатанный зуб, чтобы сосредоточиться. Каждое мое движение, каждый камень, который вылетал из-под ноги, издавал разносившиеся эхом звуки. Когда я почти пробралась внутрь и присела перевести дух на земляном полу, я заметила, что в глубине пещеры мерцает золото. Настоящее золото. Я была уверена, что нашла спрятанный разбойниками клад.

К тому времени, как Трей и Крона вернулись в участок, дневной свет уже согревал земли Долины.

– Идите домой, – проинструктировала их Де-Лия, когда они вошли. – У регистратора есть ваши записи; он почти закончил расшифровку. Идите домой и поспите.

Трей взял ее за руку.

– А ты?

Она кивнула на группу мужчин в углу, украшенном стеклянными бараньими рогами, которые разговаривали с начальником Де-Лии. Они выглядели довольно сурово.

– Мартинеты до сих пор тут? – прошипела Крона. – Я же тебе говорила…

– Ну да, спасибо тебе большое, – резко ответила Де-Лия. – Я должна ответить за наш провал. Значит отвечу.

Она не подчеркнула голосом слово «наши», но Кроне все равно это не понравилось.

– Я останусь с тобой, – сказала она.

– Нет. Иди домой. Если они хотят бросить в меня камень, обвинив в кумовстве, твое присутствие уж точно не поможет.

– Тебе тоже нужен отдых, – сказал Трей. – Если не будешь нормально спать, опять начнешь бродить во сне.

– Вот поэтому у меня в кабинете раскладушка.

– Хорошо, – ответил он, – только не забывай ею пользоваться.

Крона бросила на Де-Лию последний взгляд, полный вины и сочувствия. Она все еще носила маску Леру. А в маске она становилась немного безвольной. Поэтому она развернулась и пошла к конюшне. Но по дороге домой к ней вернулись силы. Хотя многие не смогли бы даже стоять прямо после схватки разума с эхом Леру.

У Де-Лии была квартира в издательском районе, который располагался в восточной части города. Она находилась прямо над типографией, и в здании часто пахло ламповой сажей и зеленой смолой. Крона переехала к Де-Лии, чтобы помогать ухаживать за матерью. Большинство не состоящих в браке регуляторов жили в бараках, но капитаны и высокопоставленные регуляторы получали льготы – например, квартиры. А Кроне разрешили жить с сестрой.