Бедный парень, явный поклонник здорового образа жизни, незнал как от меня отделаться и с торопливой озабоченностью бубнил:

— Иди, иди отсюда, отец.

Я же, видя, что меня не хватают и не тащат, осмелела,демонстративно глотнула портвейна, икнула и, пользуясь человечностью идобротой, пьяно поинтересовалась:

— Чё за кипешь, пацан?

— Иди, дед, иди! — рассердился парень и кому-то крикнул:

— Серый, убери отсюда посторонних!

Окончательно обнаглевшая я, попыталась честно признаться,что уж кем-кем, а посторонней меня никак здесь назвать нельзя. Оченьвдохновленную речь попыталась толкнуть, но слушать меня не стали и пинкамивыпроводили со двора. Уходила я неохотно, часто останавливаясь, прикладываясь кбутылке и любуясь создавшейся паникой.

— Мужики, что здесь происходит? — вопрошала я у всех подряд.

А вопрошать, надо признаться, было у кого, столько невестьоткуда там взялось народа. И прибывали еще и еще, но никому до меня не былодело.

“Бедный Андеграунд! — подумала я. — Интересно, успел он… Илиего раньше мордой в пол положили.”

* * *

Я решила, что раз нет погони, значит ничем меня не пометили— прослушивать не решились, а потому неспеша удалялась от Колькиного двора иприкидывала, как скоро Владимир Владимирович даст команду разыскивать плешивогомужика. Пока они прошерстят весь район, пока допросят Артема…

Впрочем, Артем, учитывая его самурайский дух, может проплешь и не рассказать. Нет, врать он не станет, просто некоторые деталипосчитает несущественными.

Тогда о плешивом мужике узнают из отчетов тех ребят, которыеменя выгнали.

В том, что отчеты в самые кратчайшие сроки на стол ВладимираВладимировича попадут, я не сомневалась. Он устроит разборку полетов серьезную:шутка ли, какая-то придурашная баба из-под самого носа крутых эфэсбеэшниковушла!

Ха-ха!!!

Вот она я!!!

Как тут не загордиться?

И еще меня в нескромности будут обвинять!

Впрочем, до этого опускаются только завистливые люди.

Но бедный Владимир Владимирович. Мне прямо его уже жалко.Хоть бери и обратно возвращайся, так теперь ему будет нехорошо. Да-аа,президент за меня по головке не погладит — такая потеря!

Я бы тоже не погладила, но вернемся к отчетам. Как толькоВладимир Владимирович узнает о плешивом мужике, тотчас пожелает знать кто онтакой? Из какой квартиры? Или к кому в гости приблудился? Или с кем из бомжейкентуется? Уж бомжи-то должны его знать.

На это я ему отвела час, но, думаю, мало часа. Пока опросятвсех соседей, пока подвалы осмотрят, пока с бомжами пообщаются…

Короче, установят, что роль мужика играла я, дальше что?

Объявят в розыск. Портрет мужика составят, доблестныхработников милиции оповестят…

Еще час, но и здесь вряд ли уложатся. Следовательно в самомхудшем случае я имею целых два часа.

“За это время неспеша успею до редакции добраться, избавлюсьот плешивого мужика в подъезде соседнего дома, в туалете редакции умоюсь,приведу себя в порядок и заберу свой гонорар,” — решила я и отправилась вредакцию в роли плешивого мужика, поскольку не было у меня сомнений в том, чтомой натуральный портрет был мгновенно объявлен в розыск.

Относительно редакции были у меня некоторые опасения, нопоразмыслив, я сочла свой поступок настолько диким, что вряд ли ВладимирВладимирович его в число вероятных включал. К тому же не мог он знать, что я засвоей хронической занятостью никогда не спешила за гонорарами, а потомуневольно копила приличные суммы.

В общем, посетить редакцию я рискнула и не прогадала:гонорар мне выдали, а заодно я поняла, что о покушении на президента и недогадывается народ. А уж о том, что покушалась я и говорить нечего. Если в редакциии были удивлены моему появлению, то лишь по той причине, что пришла я безпредупреждения и в очень мятом платье, чему сильно оказал содействие костюмплешивого мужика.

“Пока дела идут неплохо,” — бодро подумала я, выходя изредакции.

Однако, поймав на себе заинтересованный взгляд проходящегомимо сержанта милиции, мнение это я тут же переменила.

Более того, во мне обнаружилась паника. Я превратилась водин животрепещущий вопрос:

“Куда пойти? Куда податься?”

Только наивный человек может полагать, что милицию легкообмануть. Не говоря уже о прочих органах. Если где-то кого-то не нашли, значитне очень-то и хотели.

Надеяться на то, что не очень захотят найти и меня, я немогла, потому и запаниковала. Способствовали этому и некоторые мои знания,полученные в процессе бурной жизни. Знания говорили: к друзьям и знакомым лучшене соваться.

Я, ценой нечеловеческих мучений практически бросившая есть икурить, (вот какие чудеса творит с людьми гонка за здоровьем!) купила дюжинупирожных, бутылку воды и пачку сигарет. В первом попавшемся дворе отыскалаприличную лавочку, где, напрочь забыв о фигуре, в один присест слопалапирожные, заполировала их газировкой и, обессиленная, отвалилась на хлипкуюспинку, с удивлением глядя на свой рискованно раздувшийся живот.

“Как тяжело быть преступницей,” — подумала я и снаслаждением закурила.

Как только я закурила, во мне сразу появились дватрадиционных желания. О первом говорить не буду — его я кое-как подавила, овтором же скажу: захотелось мыслить.

“К подругам соваться нельзя, — начала мыслить я, — кзнакомым тоже. Соседи тем более отпадают.”

Возникал вопрос: а куда можно?

Ответ потрясал своей трагичностью: никуда!

От такого ответа во мне восставало все: от пирожных догазировки.

Как это — никуда?!

Не могу же я ночевать на этой лавочке!

Да и опасно, вон уже какой-то незнакомый мужик смотрит наменя с неясной целью…

Вышедший из подъезда мужчина действительно смотрел на меняизлишне пристально. Он был симпатичен и статен, новенький дорогой спортивныйкостюм удивительно органично сидел на нем и не вызывал недоумения, посколькубыло очевидно, что хозяин костюма действительно дружит со спортом и костюмкуплен не для того, чтобы выносить в нем мусор или ходить за хлебом…

В общем, мужчина заслуживал всяческого внимания, и я ужебыло собралась ему это внимание оказать, но в тот самый момент во двор въехалгрузовой автомобиль с рекламной надписью на борту “Испанская мебель побезналичному и в рассрочку”.