– Надо идти мериться! – слышу сзади звонкий и чистый голос.

Это Марина Т. Значит, дело происходит летом 1973 года.

– Да пошли они к черту, – лениво говорю я.

– Надо, надо, – говорит она. – Это обязательно!

Снег. Железная дорога. Остановившийся поезд. Казнь.

Я вижу всё, я смотрю, я свидетель, но мне плохо видно.

Вдали фигурки людей со связанными руками, другие фигурки с автоматами.

Мальчик помогает мне перелезть через забор. Я падаю в снег. Он спрыгивает, становится рядом. Мы оба в сугробе. Но всё равно ничего не видно.

– Партизаны, – шепчет он.

Но я не понимаю: это каратели расстреливают партизан или партизаны расстреливают полицаев? Поворачиваюсь к мальчику спросить, но его уже нет.

Осень. Я за рулем, еду по дождливой Москве, поворачиваю с Мясницкой на Чистопрудный бульвар – еду от Садовой.

Звонок по мобильному. Незнакомый номер.

– Алло, здравствуй, это Лена В., мы не общались уже лет десять…

Я говорю:

– Да уже лет пятнадцать, если правду сказать. Погоди, сейчас я припаркуюсь, и поговорим.

Останавливаюсь. Стекла запотевают.

Она говорит как-то странно, с экивоками и обиняками, – что, мол, давно мы не разговаривали и что-то в этом роде. Я начинаю осторожно выспрашивать, что ей нужно, зачем она звонит.

Через запотевшее лобовое стекло я вижу, что какие-то мальчишки начинают свинчивать дворники. Я открываю дверцу и кричу «Кыш!» А мальчик зло тянет дверцу на себя и говорит: «Отдавай очки!»

Я с трудом захлопываю дверь, блокирую ее кнопкой – и вдруг вспоминаю, что машина не моя, а мужа этой дамы, Лены В., которая мне позвонила.

Вспоминаю также, что я вообще-то не вожу машину.

Не умею. И водительских прав у меня нет.

Но в мобильнике уже короткие гудки.

Приснился урок пения в 175-й школе, где я учился.

Петь я не умел. Ни слуха, ни голоса.

Учитель пения очень со мной мучился.

Его звали Рудольф Васильевич Романов.

Приснилось, как все поют песню «Выше знамя советского спорта, шире шаг от рекорда к рекорду!», а я только рот открываю.

Рудольф Васильевич говорит:

– Драгунский! Пой! Пой со всеми!

Я киваю и начинаю петь. Он сам просил, так вот же ему.

Рудольф Васильевич говорит:

– Драгунский! Не ори!

И вот так несколько раз.

Мы с Олей ждем, что придет Олин сын Витя с девушкой.

Накрыт стол. Предстоит как бы официальное знакомство.

Про девушку известно только, что ее зовут Марина.

«Остальное потом узнаете», – говорит Витя.

Я должен купить Ире подарок, пальто. Но она, естественно, должна его выбрать и примерить. Такой вот подарок в старом советском стиле. Хотя и сейчас снова стали так делать. По-западному. Хи-хи. Она выбирает, я плачу – вот и подарок. Никакого сюрприза. Но пальто всё-таки не шарфик и не перчатки. Примерить надо обязательно.

Вот с такими мыслями я стою в очереди. Разные тетки и девушки выбирают и примеряют, смотрятся в зеркало. Иры всё нет. Магазин, где продают пальто, на втором этаже большого торгового центра. Я спускаюсь вниз. Ира бежит мне навстречу. Мы быстро поднимаемся наверх. А там – всё уже распродано. Всё-всё. Пустые вешалки.

На даче. Собираемся – я, Ира и Л. – идти гулять. Мы с Ирой завозились, проволынили до пяти вечера. Уже темнеет. Дождь начал капать. Прогулка отменяется.

Обида.

Надо выпускать газету в деревне.

Такой вот заказ. Непонятно чей. То ли начальство велело, то ли кто-то денег дал. Длинный разговор о деревенской газете. Ладно, попробуем.

Едем в деревню. Темные избы. Люди идут по раскисшей глинистой дороге.

Вдруг начинается драка. Люди молча и сосредоточенно бьют друг друга кулаками. Расквашенные носы, ссаженные скулы. Всё, подрались. Сплевывают кровь, облизывают разбитые костяшки пальцев, молча идут дальше.

Зачем им газета?

Устраиваюсь спать в бывшей маминой комнате на Каретном. Эта комната бывшая моя, потом бывшая Ксюшина, а вот теперь, после маминой смерти, бывшая мамина.

Клетчатый плед. Комодик. Сиротство.

Веранда.

Яркое утреннее солнце.

Долгий завтрак на веранде с мамой.

Мне уже снился такой сон, как мы сидели и слушали неторопливые мамины рассказы, сплетни о писательских женах и вдовах.

Потом вдруг начинается скандал. Непонятно из-за чего. Звенит посуда. Падает чашка. Выливается чай. Все кричат друг на друга, вся семья.

Так громко и отчаянно орут, что я просыпаюсь.

Мы с Ирой встречаемся в кафе.

Я иду через задний двор, а она через улицу.

Из дверей кафе тащат какой-то шкаф, он мешает ей войти. И мне мешает выйти к ней. Я вижу ее, вытянув шею вбок. Машу ей рукой. Она замечает меня, тоже машет рукой. Но протиснуться не удается. Грузчики не торопятся.

Вдоль тротуара – много прозрачных киосков разного размера, разной формы. Все цветное, все колышется.

Много людей напихано в эти киоски: сидят, ходят, что-то делают. Что они там делают, вообще – что это?

Это места, где я работал, жил, вообще был.

Школа, университет, академия, разные редакции, родительский дом, квартира Марины Т., и наша квартира с Л., и дача, и так далее.

Выставка про мою жизнь. Шумно, пестро и странно.

Огромную, как рояль, деревянную коробку мне принесли. Это подарок. Открывают. Изнутри коробка выстлана бархатом. Там лежат топоры – разных размеров и предназначений. От громадного лесорубного до маленького кухонного с рубчатым обушком для отбивания мяса. Включая плотницкие, туристические, боевые и прочие.