– Каждый раз, когда вы идете на Киев, – говорю я ребятам, – вспоминайте о том, что кто-то зарабатывает миллиарды, пока мы пьем водку и ждем задержанную зарплату.

Меня не мучают угрызения совести, когда я срываю матч «Шахтер» – «Таврия». Может, это хоть как-то ударит по карману тех, кто пьет кровь простых шахтеров.

В Древнем Риме во времена Тиберия солдата, который выпил, находясь на службе, связывали по рукам и ногам и вливали ему в глотку вино, и он, глоток за глотком, вынужден был его пить, пока желудок не раздувался. Тогда ему мечом вспарывали живот, освобождая всю жидкость.

Есть масса наказаний гораздо более суровых, чем то, которое понес я.

А я только было начал выходить на след заговора.

В царской России провинившегося солдата ссылали в Сибирь. Перед ссылкой его «наказывали шпицрутенами» – прогоняли сквозь строй и били стальными прутьями. Методично, шаг за шагом, удар за ударом. При Александре Втором давали тысячу ударов, при Александре Третьем – три тысячи, но все это негласно, потому что по закону положено было бить шесть тысяч. Шесть тысяч ударов стальными прутьями. Чертовски здорово, что я не служил солдатом в царской России.

Официально это называется «строгий выговор», и официально это означает, что я теперь как бы на испытательном сроке – еще одна оплошность, и мне вынесут «предупреждение о неполном должностном соответствии». То есть уволят. Или, скорее, понизят в должности, сейчас мало кого увольняют, ведь штат чудовищно недоукомплектован.

Но на самом деле это «проп*дон», и на самом деле это означает, что я начал заниматься совсем не тем, чем должен был, короче говоря – сунул нос не в свое дело.

Первый зам, как обычно, начал с перспектив развития угольной промышленности, но очень скоро перешел к делу. Он сообщил, что я слишком много внимания уделяю мифам. Я слишком активно ищу некоего Марка Шейдера, который на самом деле не более чем шахтерская байка. Я слишком много времени и сил трачу на то, чтобы собирать слухи о нем, искать осведомителей о каком-то несуществующем заговоре. И все это – в то время как на шахтах появилась новая дрянь, которая всерьез угрожает здоровью нации. Какой-то новый порошок: говорят, что это нацвай, но это не совсем нацвай – он желтого цвета и обладает сногсшибательной, убойной силой. Вот чем мне надо заниматься, а не бредить несуществующим Марком Шейдером. И почему это он, первый зам, узнает о новом порошке не от меня, а из своих, не имеющих никакого отношения к шахтам, источников? Разве я не должен представлять точные и полные отчеты ОБО ВСЕМ, что происходит на шахтах Западного Донбасса?

Первый зам брызгал слюной не менее получаса, пока ему не позвонила секретарша и не сказала, что кто-то там ждет его на встречу, кто-то очень важный, кто-то, ради кого первый зам готов прервать поток своего красноречия и оторвать свою жопу от стула.

Я сижу в китайской кафешке на набережной Ленина в Днепропетровске, она в двух шагах от управления. Я вспоминаю разговор с первым замом и пытаюсь понять его истинные причины.

Через окошко виднеется Днепр – окно находится на уровне земли. Это полуподвальное кафе, где, вообще-то, хреновенькое обслуживание, но кухня весьма неплохая, и цены на уровне. Днепр раскинулся передо мной во всей своей красе, почти полтора километра в ширину – набережная, вода, затем вода и снова вода, вода, вода, а потом противоположный берег. Днепр настолько широк, что не замерзает целиком даже в самые лютые морозы. Я смотрю на Днепр и думаю о том, что на самом деле первый зам разозлился так не из-за Марка Шейдера и даже не из-за нового порошка.

Первый зам разозлился из-за того, что я знаю больше, чем мне стоит знать, и еще из-за того, что он не уверен, буду ли я держать язык за зубами. Что-то происходит в нашей стране, после выборов все не в своей тарелке. Да и до выборов было не легче, по правде сказать, здесь все время что-то происходит. А вслед за президентскими выборами будут парламентские, и все начнут нервничать еще больше.

Первый зам разозлился из-за того, что в середине девяностых я был связан с политикой и знаю много того, чего не знает не только первый зам, но и вообще никто из ныне живых.

В середине девяностых все зарабатывали как могли. Кто-то толкал наркоту, кто-то занимался разбоями. Не было ограничений, не было чертовых ограничений, и встречалось, что менты крышевали беспредельщиков.

Хорошее было время.

Меня всегда тянуло к влиятельным людям. Словно какую-нибудь продажную девку. «Ничто так не возбуждает женщину, как власть», – говорил Генри Киссинджер. Вот-вот, это мой случай.

Так я попал в обойму премьер-министра.

У меня на глазах строились и рушились миры, сражались и умирали люди, рождались и гибли политические звезды. Все заканчивалось, и все начиналось сначала. Я видел очень многих из тех, кто сегодня занимает очень-очень-очень-очень высокие посты, и из тех, кто сегодня сидит в тюрьме и будет сидеть там до конца своих дней. Я знаю, что эти люди делали, а чего не делали, знаю, чем они собирались заняться, что и кому приписали потому, что пора было сливать. Я знаю все подробности донбасской бойни середины девяностых, потому что был в команде, курировавшей этот регион, – ведь моей работой были наркотики, а там все ими начиналось и заканчивалось.

Говорили, что кто-то с кем-то поссорился или хотел разобраться, но за того вступился третий. В конце концов, кто-то просто хотел отобрать чей-то бизнес. Говорили разное, а, как там было на самом деле, знают уже только мертвые.

Если знает и кто-то из живых, то он никогда не расскажет.

Никто не хочет умирать раньше времени.

Я могу часами рассказывать о том, кто кого и за что порешил. Кранц убил Гольдина. Самсон убил Кранца. Москвич убил Самсона. Ахать убил Москвича. Шкаф убил Ахатя…

Все это похоже на первые главы Евангелия, где перечисляется, кто кого родил. Меня всегда забавляли эти главы. Как же это мужик может родить мужика? Ерунда какая-то. Зато вот убить мужик мужика может. И регулярно это делает.

Насилие в крови у человека. Я понял это еще в детстве, когда вошел в банду бегунов.

Бегуны – самое идиотское, беспомощное и аляповатое социальное явление в истории. Огромные – до трехсот человек – банды подростков, которые ни к чему не стремились, ничего не хотели и ни копейки не зарабатывали. Мы даже никого не грабили, просто носились, как идиоты, по всему городу с молотками и громили витрины и окна домов. Еще носились по чужим школам и заставляли всех, кто подходил по возрасту, присоединяться. Самые сирые и убогие соглашались без сомнений.

– Бегать, всем бегать, – говорили мы.

Это кажется смешным, но если вы соберете толпу сирых и убогих хотя бы в сто пятьдесят человек, дадите каждому из них по молотку, станете в круг и будете всей толпой кричать «АААААА!», а потом кто-нибудь один выбежит в центр круга и вскинет руку вверх, то, поверьте мне, вы будете представлять собой грозное, действительно пугающее зрелище.