И еще у него была она. А меня она никогда не любила…

Иногда, редко, раз или два раза в месяц, оставалась в этой чужой для нас обоих квартире, где я снимаю угол вместе с Алексеем Воронковым, другом моего детства и земляком. Она оставалась до рассвета, пила водку, плакала и целовала меня с закрытыми глазами. Должно быть, для того, чтобы не видеть моего лица. Но целовала же! И я помню вкус этих нечаянных, не мне предназначенных поцелуев. Ей ведь надо было кого-то целовать. И этим «кто-то» был я. Случайно подвернувшийся под руку друг. «Ты мой друг, ты мой единственный друг!» – говорила она и рассказывала про того, которого любила. А я слушал, молча гладил ее по голове. Волосы у нее коротко стриженные, темные, колючие были. Она всегда говорила, что потом, когда все у нее хорошо сложится, она непременно отрастит их…

Больше я не читал ее дневника. Я и так все знал. Про него, которому этот дневник был посвящен. Про нее, написавшую этот дневник. Потом я украл его и прятал под подушкой. Сорок пять исписанных детским почерком страниц. Сорок пять страниц про него. Одна строчка про меня. «Сегодня один дурак подарил мне розу…»

В квартиру ввалился пьяный Леша Воронков с двумя девушками.

– О, знакомься! Это Лена, а это – тоже Лена, – он заржал.

Девицы были тоже выпившие и препротивные. Еле на ногах стояли. Одна белая, другая черная. Обе в ужасающих мини-юбках и чулочках в сеточку. Обе безвкусно раскрашенные.

– Нравятся? – похотливо шепнул Воронков.

– Нет, – буркнул Гриша.

– А мне нравятся, я себе и привел! – сказал Леша.

Он отвел Гришу в угол и зашептал:

– Двигай отсель, куда хочешь! Я с ними обоими буду. Сам. Один. Попробовать надо. Вон, икры принес, ща банку съем – и вперед! Сматывайся и чтоб тебя тут ночью не было.

– Да куда? Серега спит на кухне, я там не помещусь. Может, мне в ванной остаться?

– Ты офигел! Мы там мыться будем. Ты у меня еще на очке усни! Девки порядочные пришли. Я им понравился, – сиял Леша.

Порядочные подошли и повисли на нем.

– Лешенька, а выпить?

– Леша, а покурить? Расслабиться!

– Ну иди. Нам надо того… втроем остаться! – торопил Гришу Воронков. И выставил его ночью на мороз.

Шапки у Гриши, также как и у Нины, не было. Всю ночь он мерз у подъезда, прыгая как зайчик, а наутро обнаружил, что левое ухо распухло и стоит прямо перпендикулярно лицу.

– Только бы меня никто не увидел в таком виде! – думал Гриша, идя на работу в ларек.

Но на этом неприятности не закончились. Только он открыл свою лавочку, подошли два огромных жлоба.

– Братан, пива и орешков соленых.

Гриша молча выложил пиво и орешки на прилавок.

Один из парней заглянул в ларек и увидел Гришино ухо.

– Тебя чё, за ухо вешали, однобокий Чебурашка?

– Не, братан. Эти орешки не покатят. Давай другие! – заявил его товарищ.

– Других нет! – огрызнулся Гриша. – Не нравится, валите!

– Я тебе в отцы гожусь! – заорал первый жлоб.

– Козел ты, а не отец, – спокойно сказал Гриша. – Я вас трогал?

– А ты тронь, попробуй! – угрожающе прошипел второй и тут же наглой рукой схватил с прилавка блок зажигалок.

– Отдайте! – крикнул Гриша.

– Не проси, не отдам! – засмеялся жлоб.

И в ту же минуту взвизгнул. Потому что подошедшая сзади женщина умело скрутила ему руку и заорала:

– Милиция! Человека грабят!

Гриша узнал Нину по голосу.

Жлобы бросились бежать, а Нина собрала рассыпавшиеся зажигалки.

– ТЫ? – не верил своим глазам Гриша.

– Я! – засмеялась она. – Еду мимо, думаю – надо заглянуть! Это они тебя? – показала она на больное Гришино ухо.

– Это я вешался неудачно. Жив остался, – попытался пошутить он.

– Тебя за другое место повесить надо! Не люблю, когда про смерть говорят. Я проживу сто лет, как моя прабабка. И ты живи сто! – сказала Нина. – Эй, сюда!

Она помахала кому-то рукой. Гриша пригляделся – из иномарки вышел какой-то араб в национальном платочке.

– Видишь, принц. Ну шейх! – похвасталась Нина. – Хочет сладости купить. Давай, все, что у тебя есть!

«Шейх» подошел к ним и очаровательно улыбнулся. Он был очень хорош собой.

– Надо же тебе выручку делать! А я при нем пока Шахерезадой работаю. Обещает мне протекцию. Через месяц, не позже, буду петь на большой сцене, – не без гордости сказала девушка.

Гриша зло взглянул на «щейха»:

– Это что, твой?

– Тьфу, у тебя совсем глаз нет? Какой мой? Мой красавец! А этот урод! И не смей думать, что я с ним это… Я честная женщина.

– Значит, ты «динамо».

– Это что? – не поняла Нина.

– Это когда он тебе все – а ты ему ничего! – объяснил Гриша.

Она засмеялась:

– Вот-вот! Давай тащи все, что залежалось!

Гриша думал – шутка. Оказалось – правда! «Шейх» скупил весь ларек, все сладости, все пиво, все сигареты и с полными пакетами пошел к машине.

Нина весело помахала Грише рукой:

– Приходи завтра вечером к нам! Тут, за углом, наше кафе! В подвале, внизу! Скажи – Нина позвала!

ГОЛОС ГРИШИ:

– Всех поклонников, с которыми она познакомилась в своем кафе, Нина гнала ко мне. Никакой протекции они ей не делали, но зато хорошо скупали продукты. У меня выручка была – ого! Ахмед так хвалил, что даже подарил мне три кило изюма. Воронков чуть не повесился от зависти! Все орал, мол, как твоя смена – полная выручка, а от меня бегут как черти от ладана! Я ему говорю – хочешь, я тебе денег дам, пошли тете Клаве. А он – я тебя самого сейчас как пошлю! Потом, говорит, колись – как это у тебя получается. Ну я с дуру и рассказал ему про Нину, что она помогает, подруга моя. А он – подруга? Проститутка? Я говорю – нет, артистка! А он как заржет! Значит, точно – проститутка. И тебя обслуживает? Почем? Да дружим мы! – орал ему я. А он смеялся – дружим, это когда бесплатно?

Понял я, что скотина он беспросветная. Ничего я ему больше рассказывать не буду!

С того вечера, когда Нина пришла с «шейхом», я стал ходить в ее кафе. И слушать ее песни.

Он ходил туда каждый вечер, когда не работал, смотрел на нее с обожанием. А за соседним столиком часто сидели Ира и Гена. Им тоже нравилось, как поет Нина.

Она закончила петь, встала, прошла через зал и подсела к Грише.

– Нравится?

– Ага. Еще как.

– Я эту песню сама написала.