Признаю, что отправлять тебя на бой с Диасом в твоем состоянии было жестоко. Но я хотел понять, осталось ли в тебе то главное, что делает нормального человека боксером, бойцом. И даже если б мексиканец уложил Джека Мэлони первой же оплеухой, я все равно не оставил бы тебя пропадать в том паршивом городишке, поверь. Однако в бою с мексиканцем ты доказал, что в тебе сохранилось великое, почти сверхъестественное умение драться. Не думаю, что кто-либо другой после трех лет пьянства умудрился бы нокаутировать боксера в хорошей форме. И я в тебе не ошибся. Сердце бойца по-прежнему билось в твоей груди. Проблема заключалась лишь в чувствах и разуме. И чтобы справиться с ними, тебе нужна была встряска. Что же касается мнимой победы Пири над Бренноном — пусть этот трюк останется на моей совести. Главное, что он помог тебе, сыграл свою роль катализатора.

— Но как ты все это устроил?

— Очень просто. Проще, чем можно предположить. Помнишь ту заметку? Она еще была порвана и склеена. Немножко работы с ножницами и клеем — и вот результат. Вместо «был нокаутирован» мы видим «нокаутировал в первом же раунде». Я же знал, что ты не будешь всматриваться в эту бумажку. Для тебя был важен смысл заметки.

Мэлони рассмеялся:

— Да, сработано отлично. Я ведь как на крыльях летал, вновь уверился в себе, и эту уверенность теперь из меня никто не выбьет. Нет, старик, теперь я точно настроился на бой с Костиганом.

— Джек, ты ничего не добьешься, встретившись с этим железным парнем. Он сейчас в отличной форме. Ни Демпси, ни даже Фитцсиммонс не смогли нокаутировать его. Если ты уложишь Железного Майка, что ж — слава и известность тебе обеспечены. Но если победит он, тебе наверняка конец. Железные люди — самые страшные противники для нервных, чувствительных боксеров твоего типа. Лучше выйди против смекалистого техничного парня — толк будет при любом исходе.

Мэлони покачал головой:

— Я стал старше и умнее. Теперь я не позволю измотать себя, как в бою с Бренноном. Но я хочу, понимаешь, мне нужно победить человека, победившего того, кто победил и уничтожил меня. Только тогда я смогу в полной мере восстановить самоуважение и уверенность в себе!

* * *

Вот заметка, появившаяся в газетах месяц спустя: «Джек Мэлони, о сенсационном взлете и падении которого говорит спортивный мир до сих пор, сделал еще один большой шаг на пути возвращения к вершинам бокса, победив по очкам Железного Майка Костигана, победителя Железного Майка Бреннона. Мэлони, похоже, полностью восстановил свой могучий удар и скорость, за которые был прозван журналистами Вирджинским Громом. Теперь ему вновь предсказывают быстрое восхождение к чемпионскому титулу.

Это был первый бой Мэлони в Америке с тех пор, как он решил вернуться в спорт. На протяжении всего поединка он уверенно вел по очкам, а в последней трехминутке дважды посылал Костигана в нокдауны, из которых тот выходил на последней секунде отсчета. Только сверхчеловеческое упорство Майка и его невероятная нечувствительность к боли, которым мог бы позавидовать сам Джо Грим, помогли ему продержаться и избежать первого в его карьере нокаута. Впрочем, почти наверняка следующий раунд был бы для него последним. Противник добился бы своего. Джек Мэлони, хотя он и не одержал победу нокаутом, заслуживает всяческих похвал за великолепную работу на ринге и выглядит наиболее реальным претендентом на чемпионский титул этого года».

Небольшая железнодорожная станция — краска давно облупилась на солнце, — вагоноремонтная мастерская, несколько ржавых складских сооружений да кучка убогих домишек по другую сторону насыпи — вот что представлял собой разъезд Юкка, изнывающий под палящим солнцем пустыни, пустыни без конца и края.

В скудной, не дающей прохлады тени станции прохаживался взад-вперед Эл Лайман. Маленький, щуплый, с узкими плечами и впалой грудью, он выглядел типичным выходцем из трущобных кварталов. Хищно поблескивающие, маленькие бегающие глазки, острый клювообразный нос — все это, конечно, не добавляло ему обаяния, а говорило лишь о порочности, отсутствии щепетильности в вопросах чести и болезненном тщеславии.

Тот, кто обеспечивал ему кусок хлеба, маячил по соседству — внушающий уважение своими габаритами Спайк Салливэн, хорошо известный посетителям боксерского клуба на Барбари-стрит. Бычьи плечи, длинные, по-обезьяньи висящие руки, немытые черные волосы… Сальное лицо, квадратная, выступающая вперед челюсть, глубоко посаженные глаза…

В общем, ни дать ни взять красавчик с обложки модного журнала. К тому же этой, и от природы «очаровательной» физиономии, видимо, пришлось вынести немало сильных ударов, оставивших весьма милые следы — глубокие шрамы, швы и расплющенный нос.

Салливэн со злостью озирался, прохаживаясь рядом с Лайманом. Оба двигались только по одной причине — ходить в такую жару было менее неприятно, чем стоять на месте. Салливэна раздражало все: убогий городишко, станция, человек, едва различимый за немытым сто лет окном зала ожидания, даже бродячий пес, прячущийся от жары под перронной скамейкой.

Добродушная псина сделала ошибку, неправильно истолковав взгляд человека. Пес почесал за ухом, вылез из-под скамейки, потянулся и шагнул к Салливэну, умильно виляя хвостом. Спайк раздраженно послал его куда подальше. На эту тираду отреагировал человек в зале ожидания — он вышел на порог и бесстрастно оглядел незнакомцев.

Человек этот настолько же органично вписывался в окружающий пейзаж и интерьер, насколько оба приезжих казались инородными элементами в этой обстановке. Высокий, как Салливэн, он был лишь чуть более узок в плечах и намного меньше напоминал гориллу. Зато он был пропорционально сложен — выкованный пустыней и отшлифованный солнцем, не оставившим в его теле ни грамма лишнего веса. Мирно сложив на груди могучие руки, он уставился вдаль, в ту сторону, откуда должен был появиться поезд.

Пес прошелся вслед за незнакомцами, несколько напуганный, но все еще ожидающий, что его ласково погладят по голове и почешут за ухом. Дойдя до места, где тень заканчивалась, Салливэн вдруг резко повернулся и бросился на ошарашенного пса, широко разведя руки. Собака отскочила в сторону, и тогда он пнул ее изо всех сил — несчастный зверь поспешил забраться под скамейку, чтобы переждать там очередные жизненные невзгоды. Но в Салливэне вдруг проснулся куда более сильный звериный инстинкт, нежели тот, что присущ любой собаке. Он перестал контролировать себя, его сжигала жажда разрушения всего, что вызывало у него недобрые чувства, а значит — разрушения всего мира… или хотя бы вот этой несчастной псины.

— Перестань, Спайк, — попытался успокоить его Лайман. — Плюнь ты на нее, пусть сидит.

Салливэн не обратил внимания на слова Лаймана, вознамерившись вколотить ногами визжащее животное в асфальт перрона или кирпич стены. Неожиданно в обычный для него ход вещей вмешался человек из зала ожидания. Сделав шаг вперед и оказавшись между скамейкой и Салливэном, он сильно отпихнул того в сторону.