поступок. Понимаешь, я больше не хочу жить самостоятельно. Слишком сложно все поддерживать. Лучше я останусь здесь.

Я встал, распахнул шторы и открыл окна.

Юэн замигал в мандариновом свете.

Я вцепился в груды старых газет, листовок, рекламных брошюр и бутербродных оберток, разбросанных на полу, собранных Юэном во время его вылазок за переделы квартиры. Отбросы каждого дня были выложены в маленькую мусорную пирамиду.

Он вскочил с кресла.

– Оставь их!

Испугавшись, я отступил от него и уставился на его дикие глаза, красные щеки и дрожащие губы.

– Не трогай их.

– Это же мусор.

– Но они мне нужны.

– Зачем?

– С ними еще не закончено.

– Но это же мусор. Этим бумажкам уже несколько дней, если не недель.

– Просто оставь их в покое.

Я впервые видел Юэна таким разгневанным, и у меня волосы встали дыбом. Он начал раскачиваться и тыкать грязным пальцем мне в лицо. Я вспомнил, что я читал о затворниках, живущих со своими стопками старых газет и грудами мусора. Каждый элемент имел огромную важность для их непостижимого внутреннего мира. Свалки, изолированные в квартирах и отдельных комнатах и со временем превращающиеся в перегной. Юэн был безумен, и это была его цель. Окружить себя в моем доме мусором и нечистотами. Запечататься от мира, в котором он не мог функционировать, со мной за компанию, чтобы ему не было одиноко. Я был поставщиком провизии и общения, опекуном. Мне захотелось рассмеяться.

Я бросил бумаги на пол.

– Это все мусор. Я хочу, чтобы ты убрал это все отсюда и вымыл всю посуду. Затем я хочу, чтобы ты ушел. – Но в моем голосе не было силы. Мои слова звучали как отрепетированная банальность, которую Юэн почти наверняка пропустил мимо ушей. Слова, которые просто растворились в пространстве вокруг его головы.

Я вышел из гостиной и двинулся на кухню. Выключил включенный на обогрев котел и открыл окна, выходящие на греческий ресторан.

– Что ты делаешь? – спросил он у меня из-за спины, снова спокойным голосом – видимо, от того, что его драгоценные газеты вернулись на место в устроенном им хаосе. Он стоял в дверном проеме, держа двухлитровую бутылку «Доктора Пеппера».

– А на что это похоже?

– Но я мерзну. – Долговязая фигура в куртке, застегнутой до подбородка, и натянутой на голову бейсболке изобразила дрожь.

– Обломись. Ты не задержишься здесь надолго, и я начинаю избавляться от этого запаха.

Теперь я был одним из них, – я прочел это по его лицу – одним из его мучителей.

– И приготовься к тяжелому физическому труду. Перед уходом ты уберешь весь этот чертов бардак, который устроил.

– Прости, но я не знаю, как именно.

– Начисто.

– Прости, что ты имеешь в виду?

– Эту одежду нужно выбросить. Я дам тебе, что надеть, иначе ты никогда не найдешь себе комнату.

– Для определенного положения вещей существуют определенные причины.

– Не в моей квартире. Ты не можешь просто так вторгнуться в чью-то жизнь, заполнять каждую комнату этим ужасным запахом и заваливать весь пол мусором. Вообще, о чем ты думал? Это же мой дом. Моя квартира. Личное пространство.

– Но насколько оно личное? Сюда же приходит Джули.

Он имел в виду мою тогдашнюю девушку, которая раньше как минимум три раза в неделю оставалась у меня на ночь. Но с момента появления Юэна я ночевал у нее – что, как я понял, было ошибкой. После первого же знакомства с Юэном она заявила, что не появится у меня до тех пор, пока он не уйдет. Сам факт, что он сослался на нее, как на некое препятствие для его проживания, разозлил меня больше всего.

– Какое твое собачье дело?

– А ты подумай, – сказал он, ухмыльнувшись в ответ.

– Подумать о чем?

– Мне некуда идти, когда она здесь. – У него был торжествующий вид. – Не очень хорошо так поступать с человеком.

Я вдруг понял, что эта сюрреалистичная, детская дискуссия может продолжаться бесконечно. Юэн пытался взять меня измором? Он был врожденным идиотом или это было какое-то тщательно отрепетированное запутывание? Не знаю, но я очень устал от этого пьяного имбецила. Я представил, что мне снова придется убираться на кухне. За неделю я успел войти в роль какого-то мерзкого раба его обманчивой воли. Мне казалось уже очень далеким то время, когда я готовил себе после работы еду, ужинал с вином, читал книгу, засыпал в кресле у окна. Или лежал с Джули на диване и смотрел фильм. Как это произошло? Как такое случилось? Такие ситуации не предусмотреть. От них нет защиты.

– Я буду приглашать сюда того, кого хочу. Особенно Джули. У тебя здесь нет права голоса.

– Но я прав. Ты сам знаешь.

– Нет, не знаю.

Он улыбнулся снисходительно, словно разговаривал с заблуждающимся ребенком.

– О да, думаю, что все-таки знаешь.

– Вот что я тебе скажу, уходи прямо сейчас. Прямо сейчас. Оставь ключи. И уходи.

Он усмехнулся и покачал сальной головой.

– Куда? Я уже спрашивал тебя раньше, и ты не смог дать мне ответа. Куда мне идти? Мне что, просто исчезнуть? В твоих словах нет смысла.

– Значит, ты собираешься остаться здесь навсегда, превратить мою квартиру в компостную яму, уничтожить все мои вещи и запретить мне приводить гостей. Так? Таков твой план? Разве ты не понимаешь, что я могу возразить? Почему я серьезно встревожен твоим поведением?

Он рассмеялся и покачал гигантской головой, словно сострадая моим заблуждениям.

– Ты все драматизируешь. Забегаешь вперед. Но мы пока еще до этого не дошли. Я хочу сказать лишь, что это несправедливо, нетактично, когда ты приводишь сюда людей. Потому что это не мои друзья и не мои подружки. И мне некуда уйти, когда они здесь. Это же очень просто. – Он повернулся и ушел с кухни. А я остался один в тишине, ошеломленный.

Из гостиной донесся скрежет и стук закрываемых окон. За ними последовал визг задергиваемых штор, закрывающих красоту и свет летнего вечера. С ревом ожил телевизор.

Я прошел в гостиную, словно одержимый. Губы у меня быстро шевелились. Я был готов применить силу и разрыдаться. Что будет первым, я не знал. Я встал в дверях, побелевший от ярости. Юэн посмотрел на меня, лицо у него было непроницаемым или, возможно, слегка озадаченным моей настойчивостью.

– Да ты совсем рехнулся, мать твою, – сказал я.

И в его выражении, в его позе, в самой энергетике, проецируемой развалившейся в кресле темной фигурой, произошла какая-то перемена. В свете телевизора я увидел, как его лицо побагровело от ярости, как потемнели слезящиеся глаза. Он вскочил с