— Какая вы счастливица, что катались с папа`, — позавидовала княжна Екатерина, — но нам тоже повезло, поскольку мы пропустили английскую грамматику. А Алексис впал в немилость. Папа` говорит, что по его вине захромал Орел. Алексису запрещено кататься целую неделю, а то и дольше.

— Папа` прав, — подтвердила Татьяна. — Орел ценная лошадь.

Слушая их, Софи чувствовала непонятное смятение. Странное, тайное чувство радости охватило ее. Павел… после беззаботного рассказа Алексиса он виделся ей человеком, под спокойным, бесстрастным лицом которого скрывались отчаяние и боль. Крестьянка, что бросилась князю в ноги… Степан… его любовь и вера, почти осязаемая, не знающая границ, пересилившая зловонный дух избы… Сам князь, прижавший к губам ее руку, его ищущий взгляд, выдающий невысказанное… Маленькие девочки, беззаботно щебечущие подле нее сейчас…

— Мы скучали без вас, дорогая, дорогая мисс Джонсон. Обещайте, что никогда не покинете нас. Обещайте, обещайте сейчас… — Они требовали от нее обещания, обнимали нежными ручками и без устали смеялись.

Наконец Софи укрылась в одном из парковых павильонов, где можно было спокойно прочесть письмо.

В нем мама подробно рассказывала о свадьбе Аделаиды.

«День выдался чудный. Как жаль, что тебя не было с нами, дорогая Софи! Аделаида — в белом платье с венком из флердоранжа, с сияющими голубыми глазами! Признаюсь, я даже всплакнула. И Эдмунд — настоящий красавец! Дай бог, чтобы и ты нашла себе такого же хорошего человека, Софи, но, конечно, не в этой варварской России. Теперь пару слов о мистере Хенвелле, о котором ты нам писала. Так вот, я деликатно навела справки и выяснила, моя дорогая девочка, что его папа вполне почтенный священник, проповеди которого слушала сама королева, когда он жил в Лондоне, хотя сейчас он вышел в отставку и живет в деревне, насколько я понимаю. Но, возвращаясь к Аделаиде и пирогу, который испекла Белчер…»

Софи оторвала взгляд от послания и улыбнулась, ее глаза застилал туман слез.

Несмотря на чувства, охватившие ее, близкие и дорогие ей люди казались теперь страшно далекими. Софи чувствовала, что попала совсем в иной мир. Мир, где под внешним спокойствием скрывалось буйство страстей. Эти страсти бушевали и внутри ее самой. Она вновь ощутила безумное биение сердца, как в тот миг, когда губы князя коснулись ее руки. Словно мороз прошел по коже. Она всей душой стремилась к нему. Но ничем не выдала себя. Даже не шелохнулась.

«Однако, хотя чувствовать то, что чувствовала я, — это просто стыд, я могу гордиться собой. А князь? Кто может сказать, что творилось у него на душе? И все-таки я ему не безразлична, судя по всему, — подумала Софии, и тут же одернула себя: — Нельзя поддаваться безумию!»

Она вздрогнула от неожиданного звука шагов по гравиевой дорожке.

— Вы выбрали мое излюбленное место, — улыбнулся Эдвард Хенвелл. — Можно присоединиться к вам? Замечательное место для наших с вами уроков русского. — Он уселся рядом с Софи. — Значит, вы сделали то же открытие, что и я? Отсюда такой прекрасный вид!..

Софи, которая, этого не заметила, рассеянно огляделась.

— Такая красота, — прошептала девушка, — и в то же время… — Она помолчала. — Сегодня утром я была в Кравском вместе с князем.

Софи больше ничего не сказала. Молчание говорило за нее.

— Я понимаю, что вы должны были чувствовать. Контраст ужасный. Тяжкое испытание для души. Но времена меняются.

Эдвард с нежностью смотрел на Софи. Ему хотелось обнять ее, защитить. Нынешняя Софи казалась ему еще более уязвимой, чем та, что приехала недавно из Англии. Его обуревали чувства, к которым она, возможно, еще не готова.

— Наверное, поездка с князем вскружила вам голову, — улыбнулся он. — Словно шампанское.

— Я вас не понимаю.

— О, успокойтесь, Софи! Неужели вы устояли перед его обаянием? Ни одна женщина не осталась бы равнодушной к магнетизму князя. Ему, едва ли найдется равный.

— Но он также мой хозяин, — возразила Софи. Эдвард кинул на нее быстрый взгляд. Может, он ошибается? В этой девушке чувствуется скрытая сила и глубина.

Он видел, как она взглянула на письмо, словно намеренно пыталась возвести между ними барьер. «Я могу подождать, — решил он. — Но не слишком долго. До моего отъезда есть только это короткое, прекрасное лето».

В своей комнате, выходящей окнами в парк, мадемуазель Альберт пила чай и читала письмо Елены Петровны. Было ясно, что Елена Петровна писала его в приподнятом настроении, поскольку жизнь ее проходила в бесконечных развлечениях.

После нескольких, наскоро отданных инструкций о горничных и белошвейках Елена Петровна перешла к главному:

«Не стоит волноваться из-за мисс Джонсон и мистера Хенвелла. Не забывайте, прошу вас, что мисс Джонсон, кроме всего прочего, девушка благородного происхождения и вряд ли может позволить себе недостойное поведение. Единственное, что было бы крайне нежелательно, дорогая моя мадемуазель, — это то, чтобы мистер Хенвелл увез ее с собой. Я несказанно рада слышать, что князь находит удовольствие в жизни в Обухове. Это отвлекает его от связи с небезызвестной Анной Е… и я бы очень хотела, чтобы князь надумал провести в деревне все лето. Можем ли мы на это надеяться?..»

Но выходило, что нет. Когда мадемуазель Альберт, спросила Павла, зачем закладывается карета, тот ответил, что князь намерен немедленно отправиться в Петербург.

Князь Разимов не пожелал ехать в свой петербургский дом, где наготове всегда оставалась многочисленная прислуга, а направился в апартаменты Анны Егоровны, расположенные в менее аристократической части города. Благодаря щедрым подаркам князя и собственному вкусу, Анна Егоровна превратила свою квартиру в роскошное гнездышко.

Князь велел Федору ехать быстрее. Но все старания Федора не могли бы удовлетворить князя. Он прекрасно понимал, что его снедает не желание поскорее добраться до места, а как можно дальше уехать от Обухова.

«Боюсь, вряд ли это поможет, — угрюмо подумал он. — Я лечу не навстречу Анне, а бегу от себя. Где еще я могу укрыться, как не в ее объятиях?».

Он представил себе ее белокожее, стройное тело, сильное и гибкое тело балерины… «Как она обрадуется мне! Бедняжка любит меня без памяти», — подумал он, хотя хорошо теперь знал, что обожание Анны ничто по сравнению с взглядом зеленых глаз Софи. «Неужели это пришло?» — спрашивал он себя. После смерти жены князь ни разу не испытывал глубокой привязанности ни к одной женщине. Он любил свою жену. Она была красива, благородна и добра. В ней сочетались качества, которые отвечали его вкусу. Он предпочитал не вспоминать о том, что супруга никогда не заставляла бурлить его кровь, как это бывает при страстной любви. Но вместе с ее смертью, умерла и частица его души.

«Я не женюсь опять, — говорил он себе, — не приведу детям мачеху, не приму заботу и уют от той, которую не смогу полюбить всем сердцем».