Откуда‑то изнутри рваными кусками потихоньку начала всплывать память: бомбежки, соседи, свой собственный подвал.

– …Хизир, что с тобой?

– Я спал? – Хизир вспомнил свое имя, соседей – слух и память вернулись.

– Да вроде закончили бомбить… еще маленько подождем…

Старик все продолжает беззвучно шевелить губами. «Он молится», – догадался Хизир.

Грозный бомбили часто, подолгу и основательно. Все «счастливцы» – обладатели надежных подвалов – во время бомбежек укрывались в них. У кого же в домах подвалов не было – прятались в соседских.

В когда‑то красивом, а сейчас наполовину разрушенном доме Хизира подвал был очень хороший: добротный, вместительный, надежный. А семьи не было. Уже три месяца прошло с тех пор, как он потерял двух маленьких дочерей и жену Ольгу: их накрыл шальной артиллерийский снаряд буквально в тридцати шагах от дома.

В подвале всегда находились скромные запасы продуктов, воды и матрасы с одеялами. Все это заранее принесли соседи – во время внезапных налетов авиации времени на сборы, естественно, не было. Чувствуется, как содрогается земля от близких разрывов снарядов; одновременно сотрясается и сердце – как бы ни был глубок подвал, но разрывы все равно слышны. При близких разрывах создается впечатление, будто дом, стоящий над подвалом, подскакивает, а затем снова встает на место.

Странно это – никто из присутствующих, даже те, которые оказывали помощь в похоронах, кажется, не сочувствуют и не скорбят по умершим по‑настоящему: все привыкли к смерти. Такова уж природа человека: мало смерти – больше горя, много смерти – обыденность. Тот, кто сам страдал, умеет понять трудности другого человека и потому готов прийти ему на помощь. Кто сам не прошел через испытания, не пережил боли, тот не знает слов, которые нужно сказать своему страждущему брату или сестре; такой человек не знает, что значит сострадать. Но в том‑то и дело: сострадают все, но со стороны это выглядит не так, как в привычной мирной жизни – все по‑другому, более спокойно, философски и без ненужных, изматывающих душу слез и истерик.

Пережидать бомбежки и обстрелы с воздуха приходилось подолгу, поэтому времени для разговоров в этом подвале, в периоды затишья, имелось предостаточно. К тому же давно замечено – беседы как‑то притупляют чувство голода. Продуктов нет ни у кого, если удается что‑то достать по случаю, люди помогают друг другу, делятся.

Соседская женщина по имени Саният на днях вернулась из Самашек, рассказала, что там русские солдаты убили много людей, наверное, человек двести. Об этом событии загодя предсказал один блаженный из Урус-Мартана – Малх Данги. Над Данги смеялись, но он заранее пошел в Самашки на тезет – поминки, заодно радостно приглашал всех и на свои собственные похороны: именно на поминках он обычно и наедался досыта, люди щедро угощали умалишенного. На въезде в Самашки солдаты, после издевательств, убили его и бросили мертвое тело на дорогу. Женщинам нельзя находиться на тезет, но Данги провожали в последний путь тысячи и тысячи – и женщин, и мужчин: эта смерть никого не оставила равнодушным.

Кто‑то из стариков укоряет Хизира:

– Настоящий мужчина должен взять в руки оружие и пойти воевать с русскими – они убили и твою семью.

– Воевать можно вечно, – осторожно отвечают женщины, чтобы не обидеть Хизира: все знали, жена у него была русской, но ведь мертвых этим не воскресишь.

– Слухи по городу ходят – один страшнее другого…

– И без слухов страшно, сами видим, что творится. Куда ни пойдешь – трупы. Некоторые раздавленные, как лепешки, порой бывает даже трудно определить, кто это – мужчина или женщина.

– Тысячи русских солдат круглосуточно долбят и долбят нас без перерыва, давят наших братьев, сестер и других родных на танках на всех дорогах Чечни. Ну как вам это, нравится?

– Существуют законы предков.

– Интересно: а сейчас по каким законам нас убивают, в чем мы виноваты?

– Наши предки всегда знали, к чему приведет имперское зло, поэтому и боролись против него.

– Да, все это похоже на заколдованный круг. И когда живешь в несправедливости и не имеешь возможности это как‑то изменить, потихоньку начинаешь привыкать.

– Но из двух зол, как известно, выбирают меньшее…

– Например – подвал.

– Да, как крысы подвальные прячемся!

– Если сегодня у людей, которые готовы отдать жизнь за идею, за борьбу против России ровным счетом ничего не получается, то очевидно, что простыми разговорами точно ничего не изменить.

– Будь так добра, поделись своими идеями, что нам сделать и как нам быть, чтобы стать тебе симпатичными. От того, что ты говоришь какие тут все плохие, коварные и грязные, у тех, о ком ты говоришь, даже нерв глаза не дергается.

– А оно мне надо, чтобы у них нерв глаза дергался? Мой протест – говорить, это все, что в моих силах.

– Если тебе не очень затруднительно, скажи, пожалуйста, что нам делать, как нам быть, какие будут предложения. Как сейчас есть – мы знаем, не слепые. А вот как нам быть и что делать, мы, видимо, не знаем, потому что тихо-молча заниматься своими делами и пытаться устроить свою жизнь и жизнь своих детей буквально в этом подвале называется в некоторых кругах «страх за свою шкуру», «предательство» и все такое прочее. То есть мы в принципе живем так же, как и все, только в отличие от «всех», находясь в непосредственной близости от очага возгорания, мы больше подвержены риску быть обоженными.

– А как же джихад?..

– Этот джихад ваххабиты перевернули с ног на голову. Джихад в первую очередь – борьба со своими внутренними пороками…

Все соглашаются только в одном:

– Скорей бы все это закончилось… – Непонятно, к чему относятся эти слова, то ли к войне, то ли к бомбежке. Наверное, все‑таки к бомбежке, потому как война, кажется, не закончится никогда.

Хизир молчит – его сердце разрывается от горя и тоски, и он не знает, что делать. Вся его жизнь прошла на Севере, куда по молодости уехали его родители на сезонную работу, да так и остались там навсегда. Сюда, на родину, которую даже толком и не знает, он со своей семьей вернулся всего лишь с год назад, привлеченный настойчивыми призывами своих дальних родственников. Где сейчас эти родственники? Как быстро все произошло: кто‑то погиб, остальные раскололись на два враждующих лагеря, и каждый норовит перетянуть его на свою сторону; даже мертвые, похоже, вовсю стараются.

Провел ладонью по щетине на щеках, как бы вытирая их, встряхнул головой, отгоняя томление. Вспомнились счастливые школьные годы: скучные изложения по «Войне и миру», наводящие тоску и скуку сочинения на тему о дружбе народов, проклятые алгебра с геометрией. Вспомнилось, как всем классом сбегали с уроков в кино, и мысли: скорей бы закончить эту школу, скорей бы стать взрослым и независимым, скорей бы… Как давно было это счастье, и воспоминания эти больше похожи на неправду, на сон, будто и вовсе всего этого не было!