Дочь Антонины прилетела в Москву с двумя подружками, все они захотели нарастить ресницы из интереса, и результат оказался для них такой приятной неожиданностью – «ой, мы думали, будут как у кукол, а они как свои, ну не отличишь от настоящих!» – что они немедленно сделались Викиными постоянными клиентками и тут же бросили ссылочки на ее блог другим своим подружкам, а те своим…

Через неделю Вика работала уже ежедневно с утра до вечера, и если бы можно было увеличить сутки вдвое, то клиентов у нее на такие двойные сутки хватило бы тоже.

– У тебя, Вичка, собственный почерк, – сказала однажды, разглядывая в зеркале новенькие ресницы, ее свежеиспеченная клиентка Анна, женщина неопределенных занятий и определенного, размером с пентхаус и «Бентли», состояния. – Нижние реснички тоненькие делаешь, а верхние вроде почти и не изогнутые, но глаза от них такие огромные становятся – обалдеть!

Вика улыбнулась Анниным словам. Собственный почерк у нее действительно образовался, потому что ресницы «тоненькие» и «почти не изогнутые» имели названия и номера по длине, толщине и изгибу, и возможностей для их сочетания было множество; этим она и пользовалась.

В общем-то Вика знала, что так будет. Даже в Крамском, где жителей было в двадцать раз меньше, чем в столице, поток желающих иметь длинные ресницы был немаленький, здесь же, в Москве, он сделался просто неиссякаемым. Это ее устраивало. Собственно, за этим она сюда и приехала.

И только этим она теперь занималась. Чтобы выспаться, ей хватало ночи, а во всем, чем люди заполняют свободное время, стремясь расслабиться, переключиться или повеселиться, особенно в таком городе бесчисленных для этого возможностей, как Москва, – она не нуждалась.

В ее отношении к жизни в Москве было что-то исступленное. Вика сама чувствовала это, но не удивлялась. Она понимала, в чем причина такого странного состояния ее духа.

Мысли о Витьке не давали ей покоя. Она не разлучалась с сыном никогда, и теперешняя разлука с ним, разлука настоящая, бескрайняя, представлялась ей пропастью, глубочайшей катастрофой всей ее жизни. Да что там – представлялась! Так оно и было.

Конечно, они разговаривали каждый день. Вика для того и купила не только Витьке, но и себе самые дорогие гаджеты, чтобы этому не мешали хотя бы технические помехи. Совершенное творенье Стива Джобса, лежащее в кармане, вызывало у нее восхищение именно потому, что приближало к ней сына каким-то очень естественным, само собою разумеющимся образом. Ей нравилось, что где-нибудь посреди Москвы вдруг может появиться перед нею Витькино лицо и зазвучать его голос.

Но и это не восполняло ее отчаяния и горя.

Она давно уже поехала бы к нему, деньги на это у нее постепенно появились, и становилось их все больше. Но поездка означала бы, что к нужному времени у нее не окажется денег достаточно, чтобы оплатить следующий год Витькиной учебы. Вика рассчитала накопление буквально по дням, и этот расчет приводил ее в ужас, потому что, как она ни старалась, работая без выходных, возможность за год собрать нужную сумму все же была неочевидна.

Когда Вика об этом думала – обычно ночами, перед рассветом, – холодный пот прошибал ее, и мокрой становилась подушка.

Она гнала от себя эти мысли. Она научилась гнать от себя все ненужные мысли с той минуты, когда поняла, что ничего не изменит в окружающей жизни и единственное, что она может сделать, – это перестать думать вообще, и это последний оставшийся ей способ не сойти с ума.

Хорошо хоть Люда бывала в Оксфорде часто. Она сговорилась все-таки с мужем: жить в этой Англии дурацкой не буду, но ездить – ладно, раз в две недели. И вроде бы не могла она сообщить о Витьке ничего такого, что Вика не знала бы от него самого, но взгляд со стороны, тем более такой приметливый, как у Люды, оказывался полезен.

Люда замечала, носит ли Витька шарф – сам он не обращал на это внимания, как ни старался, – вовремя ли отправляет в стирку носки, не завален ли его шкафчик каким-нибудь хламом и не шмыгает ли он носом. К тому же она умела, несмотря на свой хромающий английский, выспросить учителей и домашних воспитателей обо всем, что имело отношение к жизни ее сына, а заодно и Викиного, к тому же участвовала в частых школьных сборищах, призванных сплотить родителей и учителей, сделать их одной большой семьей. Эти слова, правда, вызывали у Люды хохот: она была уверена, что англичане только притворяются заботливыми, на самом же деле рады и счастливы, что хотя бы частично избавились от геморроя, связанного с детишками подросткового возраста. Это было ей очень понятно: она и сама отправила Макса в пансион именно из этих соображений. На собрания она ходила исправно и была в курсе всех школьных дел не из интереса к воспитанию, а из здорового природного любопытства.

Еще Люда возила Витьке обожаемую им мамину шарлотку – единственный пирог, который Вика умела печь, – а однажды сказала, что неплохо бы сварить детям съедобный суп вместо той британской бурды, которую им дают в школьной столовой. Мысль о том, чтобы везти в Англию суп, показалась Вике дикой, но Люда не находила в этом ничего странного.

– А что такого? – пожала она плечами в ответ на Викино недоумение. – Привезу в контейнере, плитку электрическую с собой возьму, в «Рэндольфе» разгорею и прям в кастрюльке отнесу.

Именно так она и поступила – мальчишки были в восторге. Правда, на третий или четвертый раз суп у нее в багаже разлился, и ей пришлось выливать его из чемодана в туалете аэропорта Хитроу под осуждающими взглядами филиппинских уборщиц, на которые она, впрочем, не обращала ни малейшего внимания.

Вика ахала, когда Люда все это ей пересказывала, та же если чему и удивлялась, то лишь Викиному удивлению.

– Ты-то чего ахаешь? – не понимала она. – Сама же такая.

– Какая? – переспросила Вика.

– Склонна к нестандартным решениям, – с ученым видом объяснила Люда. – Скажешь, нет?

Люде были известны подробности Викиной оксфордской затеи, поэтому сказать «нет» Вика не могла, это было бы неправдой.

– А вообще, – сказала ей однажды Люда, – расслабилась бы ты уже, а? Все в порядке. Малец в Англии учится. Могли мы с тобой в детстве про такое мечтать?

Вот уж Вика в детстве не только не могла мечтать о том, чтобы ее сын учился в Оксфорде, – она и о существовании Оксфорда не знала. И в общем, Люда была, конечно, права…

– Он скучает, – сказала Вика.

– С чего ты взяла? – пожала плечами Люда. – Некогда им там скучать. У них же минуты свободной нету. Ей-богу, чуть только свободная минута – им раз, и кружок рисовально-кувыркальный какой-нибудь. Ни дурака повалять, ничего. Я б повесилась, честное слово.

– Все равно он обо мне скучает, – покачала головой Вика. – Я чувствую.

– Это ты по нему скучаешь, вот тебе и мерещится, – заметила Люда. – Я и говорю: расслабься, мать. Мужика себе заведи. Ты фригидная, что ли? У меня такое впечатление, что мужчина у тебя был один, Витькин отец-производитель.