А может быть, и не перестали бы. Девяносто процентов родителей платят за то, чтобы не иметь детей рядом, потому что они не знают, что с ними делать. И тогда вступает в дело маркетинг. «Вы боитесь того, как складываются ваши отношения с вашим же сыном, вы боитесь, что он попадет под дурное влияние в стране с вечными транспортными проблемами и дурным образованием? Вы боитесь, что он помешает вам, когда вновь начнет складываться недавно треснувшая личная жизнь? Прочь страх. Вы сильны и ничего не боитесь. Оставьте это слабакам и неудачникам. На самом деле вы просто хотите дать своему любимому ребенку отличное образование, – и уже совсем другим, нежным и ласковым голосом: – Самое главное, что вы можете сделать для своего ребенка, – это всегда любить и дать отличное образование. Просто позвоните по этому телефону. За нами пятнадцать лет отличных рекомендаций». В принципе этого достаточно. Даже Андрей говорил мне, что его то ли пятнадцати-, то ли шестнадцатилетняя дочь учится в Швейцарии. Типа некоторые считают, что там лучше, чем в Англии. Больше порядка. Но он, как человек умный, понимал, что дело не в этом. Это был один из редких случаев, когда он будто бы оправдывался: «Суд оставляет дочь с мамой, мама через некоторое время понимает, что не справляется, и через пару лет начинает рассказывать про дурное влияние и элитное образование. И приводить примеры. И продает тебе то, что всем так будет лучше. И конечно, ты понимаешь, что все это херня, что девочке в первую очередь нужны любовь, и понимание, и как можно больше тепла, и ты, будучи законченным циником, задаешь себе прямой вопрос: а ты справишься? И честно отвечаешь – нет. И соглашаешься с тем, что это лучший выход, что чужие люди научат ее тому, чему должен был научить ты, что ты не увидишь, как она взрослеет, а увидишь результат этого взросления, и не факт, что результат тебе понравится. Но зато и предъявить будет кому, если не захочешь предъявлять себе».

– То есть дело не в суде, который оставляет дочку с мамой? – спросил я его тогда.

– Конечно, нет. Дело в маме и папе, которые, будучи моральными уродами, вообще довели дело до суда, вместо того, чтобы по-человечески договориться и продолжать воспитывать ребенка.

– Мне кажется, ты мог бы отлично воспитать ребенка. Ведь дело не в том, сколько времени ты с ребенком проводишь, а в том, сколько ты ему за это время отдаешь.

Помню, он странно посмотрел на меня, наверное, потому, что весь этот разговор был для него чрезвычайно болезненным.

– Скажи еще, все дело в степени концентрации на том, что ты делаешь в настоящий момент. Не пытайся знакомить ребенка со своей новой подружкой, объясняя, как прикольно вы сходите в кино втроем. Перенеси подружку на другой день. Если начнет высказывать неудовольствие, значит, туда ей и дорога. Но, видишь ли, это все потом понимаешь, когда уже поздно что-то изменить, потому что процесс пошел не в ту сторону. То есть, конечно, как любой процесс, его можно оптимизировать, но это будет оптимизация процесса, идущего не в ту сторону. На этот счет никаких иллюзий.

Кстати, эту фразу о свободе, которую ощущаешь за шлагбаумом, я слышал от него же. Может быть, Андрею суждено было заниматься воспитанием тех, кого не смогли толком воспитать родители? Мысль показалась мне забавной, хотя вряд ли представится случай, чтобы поделиться этой мыслью с Андреем.

Что же такого происходит за шлагбаумом? Почему при прочих равных условиях тому, кто уезжает, всегда легче, чем тому, кто остается? Наверное, потому, что глобальный маркетинг в виде Iphon’ов, IPod’ов, биологических добавок и пластической хирургии не вытравил до конца заложенную в человеке страсть к приключениям. За шлагбаумом ты как будто на время приобретаешь новую идентификацию – та же внешность, то же имя в том же паспорте, но если ты не celebrity[23]и тебе не надо появляться на публике в больших черных очках – следствие либо чрезмерной популярности, либо недавно перенесенной пластической операции, – то ты оказываешься затерянным среди людей, которые тебя не знают и которым совсем не интересно, кто ты, с кем и как себя ведешь. Ты для них один из представителей огромного бродячего племени в джинсах, кроссовках, с черными рюкзаками. Сколько нас таких в одном только аэропорту Хитроу со всеми его терминалами – сидящих, идущих, пьющих, жующих, покупающих, разговаривающих по мобильному телефону, погруженных в экран ноутбука... Десятки тысяч? Именно так, особенно если ты путешествуешь эконом-классом.

Другое дело Настя, с которой мы встретились в вечер моего прилета и пошли ужинать в какой-то модный ресторан недалеко от всех этих Sloane, Old Bond[24]и прочих по понятным причинам известных ей улиц. Настя, которая сразу сказала мне: «Слушай, ресторан дорогой, поэтому давай пополам и вино можем не заказывать – ты устал, а мне вредно».

– Почему вредно? – спросил я, тронутый такой заботой. Она была какая-то другая в коротком платье и кожаной курточке, ее то ли прическа, то ли косметика, я так и не научился разбираться в тонкостях женских перевоплощений. Она была чуть-чуть другая и как будто бы даже не столь красивая, какой я себе представлял. Завышенные ожидания – главная проблема. Мы все давно перестали бы разочаровываться, если бы привели свои ожидания в соответствие с окружающим миром. – Почему вредно? – спросил я.

– Потому что жидкость на ночь не выводится из организма и откладывается где?

– Где? – я засмеялся.

– Ты чего? – она тоже заразилась моим смехом.

– Хотел ответить, но рифма неприличная, где, где... ну и так далее. Очень смешно. Говори, где откладывается, чтобы я знал.

– Тебе не надо знать, но откладывается в животе и бедрах. Понял, какая у нас жизнь тяжелая?

– Да, – сказал я. – Все это очень несправедливо.

– Что несправедливо?

– Ну, как все распределено между мужчиной и женщиной – менструации, беременность, роды, кормление. Женщины быстрее стареют – разве это справедливо?

– Но дольше живут. А у тебя есть дети?

– Нет.

– Я слышала такую теорию...

– Какую теорию? Про первородный грех? Я люблю теории. Расскажи.

– Да ладно, все, проехали. Ты выбрал еду? Если любишь мясо, заказывай. Здесь такое мясо... – она в блаженстве закатила глаза.

– Расскажи теорию.

– Костя, все, не хочу.

Я не хотел тоже. Дайкири прошел хорошо и быстро смыл легкое утомление после полета. Гулять так гулять. Настя ограничилась спаржей с какими-то листьями, поэтому я решил не экономить на остальном. В результате обед с полбутылкой красного вина и чаевыми обошелся мне почти в двести фунтов – раньше в Лондоне на ужины я столько не тратил. Но раньше у меня в Лондоне и не было таких ужинов. Через десять минут мы были как близкие люди после долгой разлуки – столько всего нужно рассказать и обсудить. У нас был с Настей только крошечный совместный опыт – сладкое, но крошечное переживание, а время обычно безжалостно расправляется с таким капиталом: ты быстро растрачиваешь его в своих воспоминаниях, потом уже начинаешь вспоминать в кредит, а потом кредитный лимит заканчивается, ты встречаешь человека и удивляешься – это не может быть он. И в редких-редких случаях кто-то без твоего ведома продолжает пополнять капитал твоей памяти – значит, ты встретил нужного человека.