Оно отправлено в 14.37.

ПРИВА,

29 октября 1991

Городской шум. Ревут моторы. Снуют туда-сюда и копошатся люди. Запах рынка, где только открываются прилавки. Крики мясника. Женщина на ходу окликает мужчину, может быть, соседа, мужа или любовника. Подросток отпускает ругательство в адрес своего плеера, словно окружающий мир для него не существует.

С тех пор, как мы переехали в Шомерак, в ардешскую долину реки Увез, я впервые выхожу с территории виллы. Человек-в-сером купил ее, когда мы обосновались в лабораториях Прива. Потом были два года заточения в комнате, учебы, чтения, тренировок, упражнений.

«Целая жизнь».

И вот я на улице. На свободе.

Через семнадцать лет после рождения.

Зверь вылезает из пещеры после зимней спячки, длившейся целую вечность.

Город говорит со мной:

«Ты счастлива?»

Счастлива? Нет. Я бы использовала другое слово. Я насторожена.

Прошло всего два месяца с тех пор, как он решил выпустить меня. Эта необходимость очевидна. Нам обоим. Я стала слишком опасной и для него, и для себя самой.

«Плохая девочка», так он меня назвал.

Потому что я уже не раз осмеливалась отвергнуть его руки и его пенис. Потому что он почувствовал: близится конец наших взаимоотношений и настает время перейти к следующему этапу моей подготовки. Логически выверенный процесс: однажды машина должна покинуть производственный цех и выйти на рынок. До этапа промышленного производства и сразу после ремесленной стадии техническая новинка должна подвергнуться испытанию, чтобы доказать свою функциональность и удобство применения в условиях, приближенных к реальности.

Смоделированное тело и отформатированная душа: я стала его подопытной самкой.

Большой Проект выходит у него из-под контроля.

Творец хотел бы оставить меня на полке и мастерить новую куклу, но у него слишком мало времени, и к тому же я задумана именно для этого. Он вынужден подчиниться требованиям массовой индустрии. Его творение уже почти не принадлежит ему и должно сбросить первоначальную оболочку. Остаются лишь психические связи, нерушимые.

Этим октябрьским утром, незадолго до восхода солнца, прежде чем одеться и снова превратиться в человека-в-сером, папа еще плакал в моих объятиях.

— Ты уверена, что готова?

— Ты задаешь этот вопрос мне или себе?

Я всю ночь не могла сомкнуть глаз, настолько я была возбуждена и напугана мыслью о том, что покину гнездо.

— Не будь так жестока, ты же знаешь, что я хочу сказать.

— Не знаю.

И это была правда. Я ни в чем не была уверена. Я боялась солнца, боялась людей, боялась, что разочаруюсь в том, что увижу.

Боялась собственной реакции.

— Я буду скучать по тебе.

— Не преувеличивай. Ты прекрасно знаешь, что испытания продлятся много месяцев и что руководить ими будешь ты.

Он молчит.

— Папа.

Он поднимает голову, удивленный.

— Ты паразит.

— Иезавель, ты…

— Прекрати!

— Иеза…

— Прекрати, я сказала! Отныне я запрещаю тебе называть меня по имени. Лучше не называй никак. Мне выть хочется, когда ты ко мне обращаешься. Я становлюсь отвратительной! Мне кажется, ты поливаешь мое имя грязью.

— Ты такая хрупкая.

— Нет!

— Выдержишь ли ты?

— Прекрати эти причитания! На тебя жалко смотреть! Похоже, ты нуждаешься в оскорблениях, ты же ненормальный! Ты как будто черпаешь в них силу, чтобы стать еще злее!

Он хранит молчание.

— Что тебя больше терзает: что я покидаю эту постель и эту проклятую комнату или что я открою миру то, что ты, извращенец, столько лет мусолишь своими глазами?

Он продолжает плакать и шмыгать носом.

«Притворяется?»

— Ты плачешь, потому что этим утром я выйду? Или потому, что хочешь разжалобить меня, зная, что я вернусь сегодня, завтра вечером и буду возвращаться каждый вечер еще долгие месяцы? Ты страдаешь от того, что этим утром я окажусь на свободе? Или боишься, поскольку это значит, что меньше чем через два года я окончательно выйду за пределы дома и из-под твоего наблюдения?

Он хранит молчание, манипулируя мной.

— Предпочитаешь молчать! Не притворяйся, будто тебе грустно. Это слишком чистое чувство для тебя. Тебе оно неведомо. За кого ты меня принимаешь? Ты поработал на славу и знаешь это. Я не сдамся из-за такой ерунды.

— Иезавель…

— Кончай с этим! Проверяешь меня, да? Уже приступил к проверке моей реакции? Мы уже в твоей игре, «на местности»?

Сквозь ставни пробивалось солнце.

Я встала и начала одеваться.

Я должна была подготовиться к первому выходу.

«Никаких иллюзий».

Моя радость временна, и она закончится сегодня вечером, когда его грязные руки снова будут лапать мое тело, словно ничего не произошло. Возможно, будет даже хуже, чем обычно. Но я готова вынести все. Этот выход не настоящий. Всего лишь очередная ложь. Лишь увиденный мельком выход из пещеры. А человек-в-сером не просто ее сторож. Он и есть пещера. И чтобы выбраться из нее, я должна прогрызть скалу зубами, прогрызть саму его плоть. Вот от чего он страдает. Мои зубы заострились, он годами точит их мне. Наконец-то появился конкретный срок. Возможность придать смысл этому бесконечному ожиданию. Могут уйти месяцы, но мне абсолютно наплевать. Я терпелива. Ужасно терпелива.

И поскольку ему нужно свыкнуться с моим погружением во внешний мир, он решил самолично дать мне последние рекомендации. Никогда не видела его таким нервным. Два месяца он не уставал интересоваться, готова ли я, задавал сотни вопросов о моем физическом и психическом состоянии и вместе с доктором Бедда и неразлучными Фобом и Фирмини подверг меня целой серии тестов. Выпускные экзамены, ни много ни мало.

Эти шестьдесят дней я не отрываясь следила за каждым их движением, впитывала каждое слово, пытаясь угадать скрытые мысли, мотивацию. Все они дрожали. Тогда я по-настоящему осознала всю важность моей миссии. Ни один год из минувших шестнадцати не был таким поучительным, как эти два месяца. Каждое их слово имело значение. Каждый жест был рассчитан с бесконечными предосторожностями. И центр всего этого механизма — я. Благодаря мне все заработает или остановится. Это доставило мне тогда огромное удовольствие, да и сейчас доставляет.

Мы быстрым шагом идем по тротуару вдоль широкой магистрали. Затем сворачиваем в небольшой переулок, который приводит к огромному зданию, похожему на больницу. Меня сопровождают Даниэль Бедда и его помощник, мужлан по имени Тексье. В нескольких метрах впереди нас шушукаются Фоб и Фирмини. Двое громил следуют за мной по пятам, предполагаю, на тот случай, если я попытаюсь сбежать. Поскольку меня не знает ни одна живая душа и я не записана в реестрах актов гражданского состояния, мне, очевидно, ничто не угрожает. Но у всех паранойя. Этим утром была подготовка к операции.